Великая оружейница. Рождение Меча (СИ)

Плод их со Свободой совместных усилий получился поистине ошеломителен в своей роскоши и красоте. Подъёмное устройство открывало взгляду зрителя образ подземной реки; вода, заполнявшая разветвлённые полые жилы в смоляной плите, была взята из тихорощенского ключа и золотисто светилась в темноте, представляя собой завораживающее и благоговейное зрелище. Для драгоценного изваяния Белых гор во дворце княгини отвели отдельную палату, в которую потекли нескончаемым потоком гости, чтобы полюбоваться на сие диво дивное, чудо чудное. Прибывали люди и из других краёв и стран, восхищались и прославляли богатство и величие Белогорской земли, а также умелые руки мастериц, выполнивших эту ни с чем не сравнимую работу. При этом мало кто знал имя настоящей родительницы этого творения – неугомонной княжны Победы, без упорного и самоотверженного труда которой мастерицы и не смогли бы ничего сделать. Впрочем, та и не стремилась купаться в лучах славы. Она получила от княгини Красы золотую пластину с высеченной на ней благодарственной грамотой. Вручая награду, повелительница женщин-кошек с почтением облобызала руки Свободы, что было знаком небывалого, исключительного признания заслуг. Смилина стояла рядом и видела, как губы жены задрожали, а глаза наполнились слезами. Княжна Изяслава подошла и последовала примеру своей родительницы: низко склонившись, покрыла руки Свободы поцелуями – пожалуй, более пылкими, чем долженствовало по случаю.

– Государыня, твою дочь Изяславу тоже следовало бы наградить, – со смущением проговорила Свобода. – Она внесла огромный вклад в появление этого изваяния. Ежели б не её помощь, неизвестно, сколько бы ещё лет я искала Тишь и составляла её чертёж…

– Она свою награду получит, поверь мне, – улыбнулась княгиня.

Все мастерицы, трудившиеся над драгоценным изображением Белых гор, получили щедрую плату, а Смилину внесли в Золотой свиток – список выдающихся личностей, знаменитых белогорских деятельниц. Туда же, разумеется, попало и имя Свободы. Свиток представлял собою золотые скрижали, на которых высекались имена и краткое описание заслуг, за кои эти деятельницы удостоились сей великой чести.

Совместная работа ещё крепче сблизила Свободу и Смилину. Объединились два их жизненных дела, и на их перекрестье родилось нечто новое, сияющее и прекрасное, уже не подвластное никаким сомнениям и размолвкам. Над их головами воздвигся огромный, непоколебимый дворец любви, который не под силу было пошатнуть ни бурям, ни даже землетрясениям. И это было не только слияние сердец и душ: Свобода ощутила в себе зарождение новой жизни.

– Лада, у нас будет дитятко, – взирая на Смилину серьёзно и испытующе, сообщила она.

Она боялась за «пуповину любви», поняла оружейница. Боль от той потери хоть и притихла под толщей лет, но осталась эхом пронзительного вопля, который огласил сад в тот приснопамятный день. До сих пор душа Смилины вздрагивала, и её посещала мысль: а ведь это был не только крик Свободы. Это кричала и дочка – её душа. Она кричала, поняв, что её не любят и не ждут… И снова вина просыпалась и ворочалась, зверем вгрызаясь в сердце, и солёный призрак слёз жёг глаза, но ничего исправить было уже нельзя – только жить с этой виной.

Свобода смотрела на неё и ждала ответа, а Смилине мерещилось, что из глаз жены на неё вопросительно смотрит душа их дитятка. Может быть, даже та самая душа, которой не удалось воплотиться в прошлый раз… И сейчас она снова пришла и спрашивала: «Матушка! Ты меня любишь?» Прижав Свободу к себе и прильнув к её устам тёплым, крепким поцелуем, Смилина обнимала и дочурку в ней, почти телесно ощущая в себе биение этой светлой «пуповины», которая тянулась от её сердца к утробе супруги. «Люблю, люблю, люблю», – горячо, всей душой отвечала оружейница на немой вопрос, и чудилось ей, будто в ответ на это в грудь котёнком толкался всплеск чьей-то радости.

Оставалось только отряхнуть прах вины со своих стоп и делать всё, чтобы такого больше не повторялось никогда. С нежностью наблюдая, как растёт живот жены, Смилина всё время тянулась, чтобы ласкать его ладонями, целовать и радоваться толчкам изнутри. Когда Смородинка родилась, оружейница и её зацеловывала, не спускала с рук, а когда Свобода сильно уставала, сама подкармливала кроху. Нежности от родительницы-кошки Смородинка в детстве получала столько, сколько не доставалось её старшим сёстрам за всю жизнь. И это было поистине сладкое искупление вины: отдавая любовь и заботу, Смилина получала столь же горячую привязанность в ответ. Дочка тянулась к ней даже больше, чем к выносившей и родившей её Свободе, всегда радостно встречала с работы и висла на шее оружейницы. Глядя в её сияющие радостью глазки, Смилина оттаивала сердцем, и боль зарастала травой, заносилась песком в её душе.