Великая Отечественная война глазами очевидцев

С Божьей помощью я пишу первую книгу новой серии. Эта серия получит название: «Крик нерожденных. Все последствия абортов». Комментарии, как говорится, здесь излишни. Хотя коротко скажу, что никто из принявших решение пойти на аборт, даже примерно не представляет себе всех его последствий: медицинских, психологических и иных, которые крайне негативно влияют на весь род этого человека. А эти последствия чрезвычайно тяжелы. Не только для самих женщин, но и их мужей и детей, рожденных после аборта.

Возможно, кто-то скажет, что это чушь. Что мол у меня или моих знакомых были аборты и ничего, все хорошо. Но это не так. Просто человек не понимает, что многие болезни и проблемы в его жизни обусловлены именно этим событием. А ведь еще впереди самое главное – держать ответ перед Богом за то, что не пустила на этот свет данное Им дитя.

Надеюсь, что вы, мои дорогие, с Божией помощью, эту книгу тоже вскоре сможете прочитать. Как и все остальные мои книги. Ищите и найдете! На сайте .

А выводы делать только вам. Ну, с Богом!

Рассказ первый

Борис Акимович Дехтяр (19.05.1922 г. – 06.02.2012 г.)

(Россия, г. Нижний Новгород)

Рассказ фронтовика записан в ноябре 2011 года

«22 июня 1941 года я был на границе. Накануне вечером около нашей казармы (а казарма – это был большой сарай, длинный, в котором мы соорудили себе нары в три этажа, и рядом в «пирамидах» стояли наши винтовки, и в таком виде мы там спали), перед выходным днем, воскресеньем, бывший хозяин этого сарая пришел к нам и сказал: «ребята, завтра будет война!»

И мы все вместе ответили ему дружным хохотом. Но не все смеялись. Потому что за две недели до этого нас строго предупредили, что если кто-нибудь будет говорить, что будет война, то смотрите! А почему? А потому, что в прошлое воскресенье, за неделю до этого, по радио передали, а потом в газетах было сообщение ТАСС: «Опровержение слухов о том, что немцы собираются на нас напасть». И нас заверяли, что никакой войны не будет, запрещено было. А тут он такое говорит.

Ну, и мы легли спать. Мы радовались, что завтра не будет этого каторжного труда на границе, где мы сооружали эти укрепления. Она же была голая. И вот в три часа ночи я проснулся, и слышу, что какой-то прерывистый мощный гул идет откуда-то сверху. Непонятно, что. Мы еще не знали, что это.

Я и еще несколько человек выскочили на улицу. Небо было совершенно черное, и в нем очень четко, в строгом строю летели десятки самолетов. Они летели в нашу сторону, на восток. Силуэты их были как пушинки, белые и прозрачные, как бумажные. И мы поняли, что там Солнце, их уже было видно, их освещало. А гул был мощный. И я сразу подумал: «война!»

Побежали к командирам, нас «в ружье». А в четыре утра нас уже обстреляли немецкие самолеты. Прилетели два небольших самолета, обстреляли. А нас было, значит, наша рота в этом сарае. А всего нас там был отдельный батальон.

Отдельный, потому что он подчинялся не какому-то полку или дивизии, а напрямую 15-му армейскому управлению военно-полевого строительства, было такое. Нас в батальоне было восемьсот пятьдесят человек. Вооружены все были винтовками, хорошими винтовками. Это были карабины на основе русской винтовки 1898/1930 годов. Но они были изготовлены в Польше и достались нам как трофей.

Вот мы все были ими вооружены. У них вместо нашего штыка был штык-нож. Поскольку у нас были замечательные командиры: командир роты – Смирнов, командир батальона – капитан, батальонный комиссар, они были очень опытные. Они были себе на уме, и нам говорили: «не расставайтесь с винтовками, обоймы держите в подсумках и прицепите к поясу, чтобы все было на вас!»

Они рисковали, об этом кто-то мог донести, были же особисты и прочие. Но мы их слушали. И когда была команда: «в ружье!», нас вывели и велели окапываться. До этого окапываться мы не могли, не имели права, потому что войны-то не будет!

А укрепления строили в самой первой стадии. Вот я лично, если бы не война, то я бы вообще сдох. Такой каторжный был труд, десятичасовой рабочий день. Я был на песчаном карьере. А песок добывали для бетономешалки.

А другим было еще хуже. Они дробили камень в щебень для этой бетономешалки. И мы строили огромный аэродром, состоящий из бетонных плит. Они были как пчелиные соты: шестиугольники, вплотную, под самые тяжелые самолеты.

И я был самым молодым. А более старшие, хоть они и колхозники все были, говорили: «как можно у самой границы строить аэродром для таких тяжелых самолетов? Почему не в тылу?» Мы этого не понимали. Но вот мы его строили.

И вот, в это утро, в четыре часа, мы уже были в бою. Потому что после самолетов пришли немцы. Как я уже потом догадался (через недели две-три), мы были вне главного удара. Потому что лесистая местность, пролегавшая в низине, и болота. А немцы, как мы потом поняли, прошли по прекрасному шоссе, левее нас, мощными танковыми колоннами. И сразу далеко прошли. О нас они, наверное, знали, разведка работала, что это строители. Рядом, в соседнем селе, стоял такой же батальон, тоже восемьсот пятьдесят человек, и они на нас решили не обращать внимания.