Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916–1926

Про земско-городские съезды и их роль в политической жизни России того времени достаточно писалось. Упомяну лишь про участие в них моего брата и про некоторые характерные эпизоды. Брат все время был деятельным членом организационного комитета, часто председателем съездов и предоставлял для большинства заседаний бельэтаж нашего московского дома. Эти съезды, доходившие под конец до 200 человек и более, подобно предшествовавшим совещаниям «Беседы», хотя официально и не зарегистрировались, но не были конспиративными и имели организационно-инициативный орган. Про них говорилось на земских собраниях, писалось в газетах, на них съезжались лица, совсем между собой незнакомые. В одной из комнат был расставлен большой стол с продажей политической легальной литературы, главным образом сборников «Беседы» и многочисленных ростовских брошюр Парамонова. Продавались и некоторые иностранные сочинения по государственному праву. В другой комнате был платный буфет с чаем и закусками. Некоторые заседания сняты на фотографиях, между прочим, на одной из них изображена группа участников съезда, снятых на балконе. На другой фотографии снят момент, когда председательствовавший тогда брат, стоя, что-то говорит. На третьей – когда в зал заседания явился полицеймейстер Носков, стоящий около председателя и предлагающий собранию разойтись, а В.А. Маклаков что-то горячо возражает и жестикулирует. На одном из этих заседаний выдвинулась и позднейшая кандидатура в председатели Государственной думы С.А. Муромцева. Обыкновенно президиум сидел вместе с организационным комитетом за длинным столом на одном уровне со всем залом. Иногда, особенно при неопытных председательствующих, многолюдные собрания принимали несколько хаотический характер. Когда председательствующим был намечен С.А. Муромцев, то он, невзирая на нетерпеливость некоторых из участников съезда, торопившихся кто по делам, кто на поезд, потребовал, чтобы для председателя было устроено возвышение. Прошло минут двадцать, пока бегали в дворницкую и по сараям, достали несколько пустых ящиков, чем-то их покрыли и водворили на них кресло и столик председателя. И вот на этом подиуме возвысилась величавая фигура Муромцева, который тихим голосом и неторопливой, но внушительной манерой говорить так овладел собранием, что без всяких с его стороны внешних проявлений власти, напоминаний или звонков можно было слышать, как муха пролетит, и все голосования и резолюции проходили быстро и в полном порядке. При обсуждении вопроса об автономии Польши на земско-городском съезде в начале сентября 1905 года Павел Дмитриевич сказал следующее: «Для меня польский вопрос не есть только вопрос политический, но является и моральной проблемой, и делом народной совести России. Не вижу возможности половинчатого решения вопроса. Единственный выход, на котором можно согласиться, – есть восстановление независимой Польши».

Для того времени подобное заявление даже для прогрессивной среды являлось очень смелым.

Брат был также участником депутации (в июле 1905 года), посланной земско-городским съездом к государю, к которому князь С.Н. Трубецкой обратился со своей замечательной речью, умолявшей его, не опираясь на отдельные сословия, внять голосу всей страны и провести некоторые необходимые реформы, которые дали бы возможность царю вместе с народом мирно вести страну по пути преуспеяния. Я хотя и был тоже избран в эту депутацию, но не поехал, предугадывая бесплодность этого шага ввиду слабоволия бедного государя и ежедневного давления на него его ближайшего окружения в противообщественном направлении. И хотя мой прогноз, к несчастью, отчасти оправдался, но с тактической и политической стороны поведение брата в данном случае было правильнее. Надо было, хотя бы для очищения нашей совести, людям в нашем положении сделать все шаги, хотя бы кажущиеся почти безнадежными, для достижения мирного разрешения надвигавшегося кризиса. Как известно, жизнь пошла по иному пути. Разразилась всеобщая забастовка, реформа была вынужденной, и только после этого созваны были «лучшие люди», как назвал в своей приветственной речи в Зимнем дворце государь прибывших в Петербург членов 1-й Государственной думы.