Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920

   На крестьянском съезде относительно спокойной Тамбовской губернии делегаты с тревогой отмечали резкий рост числа помещичьих погромов. Секретариат съезда сделал вывод, что задержка выполнения декларации правительства делает «такие беспорядки неизбежными: начавшись в одном месте, они вызовут взрыв и распространятся по всей стране. Если эта декларация не даст результата, деревня скоро прогонит и Советы крестьянских депутатов, и земельные комитеты; до сих пор мы не получили ничего, кроме слов».

   Чем быстрее развивались события, тем настойчивее Чернов вел свою кампанию. Наконец он издал глас вопиющего в пустыне: «Мы не можем ждать. Ответственность правительства в такой момент слишком велика. Предотвратите пожар и передайте землю под контроль земельных комитетов!»

   Но правительство до самого конца двигалось со скоростью улитки. Только в середине октября Маслов представил законопроект «о регулировании земельных и аграрных отношений земельными комитетами». Чтобы провести его через «игольное ушко» Временного правительства, Маслов внес ряд изменений в политику Чернова. Обрадованный Ленин тут же ударил в набат: «Эсеры... предали крестьян, предали крестьянские Советы и перешли на сторону землевладельцев!»⁸ Но даже это не помогло. Правительство собралось для обсуждения данного проекта 24 октября, однако ему пришлось решать более неотложный вопрос защиты столицы. Начался государственный переворот: большевики триумфальным маршем шли по улицам.

   Тем временем отсутствие ясной и четкой правительственной политики вело аграрную проблему к неминуемому столкновению между максимализмом крестьян и максимализмом помещиков. «Мы не признаем возможности отчуждения земли без выкупа, – заявил граф Олсуфьев на Саратовском губернском съезде землевладельцев, – потому что это будет не актом государственной власти, а форменным грабежом». Иными словами, с точки зрения поместного дворянства, его «земельный суверенитет» был выше суверенитета государства.

   Однако крестьяне считали, что это помещики должны платить за многолетнее использование «общей», «Божьей» или «царской» земли; они ни за что не согласились бы платить дворянам за землю, «политую кровавым мужицким потом». Крестьянин с его полумистической идеей Матери-Земли категорически отвергал мысль о выкупе. Но у него были и другие мотивы, чисто практические.

   В самом начале революции профессор Каценеленбаум подсчитал стоимость выкупа земли. «Общая сумма компенсации равнялась бы пяти миллиардам рублей»⁹. Государство находилось на краю банкротства. Россия была обязана либо отказаться от земельной реформы, либо провести ее без выкупа.

   У этого вопроса была и другая сторона. Профессор Каценеленбаум подсчитал, что «после завершения выкупа казне пришлось бы выплачивать триста миллионов рублей годовых процентов по старым и новым долгам». Крестьяне платили дворянам около трехсот миллионов рублей в год за аренду. После реформы помещики получали бы те же триста миллионов рублей в год, но под другим названием.

   «Разве для этого мы боролись десятки лет? Разве для этого мы делали революцию?» Именно так выражались крестьяне, когда сторонники выкупа пытались объяснить, как можно организовать финансовую сторону земельной реформы.

   «Такие ораторы нашему мужику не нравились. Долой ораторов, которые хотят нас заставить платить помещикам; на черта нам такая свобода?»¹⁰

   Без положительного решения вопроса о выкупе временная «умиротворительная» политика не имела для землевладельцев смысла. Предлагали ли им компромисс? Возможно, помещики согласились бы на него, если бы компромисс обеспечивал им надежное будущее. Но такой компромисс был бы временным, поскольку окончательное решение по земельному вопросу должно было принять Учредительное собрание. А какое решение оно могло принять? Только об уничтожении частной собственности на землю. Что мог дать помещикам такой компромисс и что они теряли, отвергая его? Они бы ничего не приобрели, а терять им было нечего, потому что надеяться на Учредительное собрание не приходилось.

   Конечно, при политике компромисса все прогрессивные имения и более развитая агротехника, применявшаяся помещиками, сохранились бы и влились в новый сельскохозяйственный порядок. Сменилась бы только вывеска. Такие поместья стали бы образцовыми хозяйствами, которыми управляли бы государство, земства или уездные кооперативные общества. Государство, прогрессивные крестьяне и министр земледелия Чернов стремились добиться этого с помощью плана государственной земельной реформы. А что же обиженное поместное дворянство? Разве у него не было искушения сказать: «Если все это перестанет быть моим, так не доставайся же ты никому»? Чем хуже, тем лучше! Пусть они вламываются в особняки, растаскивают их по кирпичику и делят плоды своей «уравниловки», пусть грабят леса, ломают и жгут!