Через брата царицы, эрцгерцога Гессенского, была предпринята самая серьезная попытка установить контакт между двумя правящими династиями относительно заключения мира. 17 апреля 1915 г. царица написала мужу, что получила «длинное и очень хорошее письмо от Эрни». Эрцгерцог намекнул на то, что ждать от России военных успехов не приходится, и сообщил сестре, что «в Германии не испытывают настоящей ненависти к России». Ему хотелось бы «найти выход из этого положения»; он считает, что «кто-то должен начать строить мост через пропасть». Но кто подходил для этой роли больше, чем он сам, брат жены русского императора? Он решил «абсолютно приватно направить компетентного человека в Стокгольм» для встречи с доверенным лицом Николая, посланным таким же «приватным» образом, минуя министерские и посольские каналы. Царица пишет, что ее брат уже «послал одного господина, который приехал туда 28-го и уедет через неделю». Но дело приняло нежелательный оборот. «С тех пор прошло уже два дня, а я услышала об этом только сегодня» [17 апреля по старому стилю соответствует 30 апреля по новому. –
Еще одна напускная наивность. Кто поверил бы, что при немецких представлениях о порядке какой-то эрцгерцог Гессенский осмелился бы без ведома Вильгельма II послать своего эмиссара для встречи с личным полномочным представителем российского императора? Конечно, эта акция была ясна как день. Великому князю Павлу Александровичу, тесно связанному с французским послом, царица сказала, что «Николай и во сне не видит мира, так как знает, что это означало бы революцию». Выяснилось, что Павел Александрович не только знал о письме Эрни, но даже слышал о «безумных германских условиях». Учитывая утечку информации, а также то, что было уже слишком поздно, ничего другого царица сделать не могла. И все же лед был сломан. Германская сторона узнала, что хотя «время для мира еще не настало», но к нему «стремятся многие».
Теперь мы знаем всех посредников в тайных переговорах о мире. Со стороны немцев это были «шведы», то есть члены шведской королевской семьи; никто другой не мог бы действовать через голову шведского посольства в Петрограде. Со стороны царицы действовали «Анна», «Мария», «Дейзи» и безымянный «американец из И.М.К.А.».
Однако у переписки царицы с царем есть и другая сторона, не менее важная, чем вопрос о мире. Императрица не раз надевает свои «невидимые брюки» и даже заправляет их в столь же невидимые сапоги, предлагая конкретные планы военных операций. Николаю следует «послать несколько казачьих полков вдоль реки» или «передвинуть нашу кавалерию немного севернее, в направлении Либавы». Она упоминает даже конкретные воинские части (вспомним рассказ генерала Алексеева о секретной карте с указанием дислокации русских частей). Она рассуждает о действиях гвардейских полков, «расположенных к югу от Келлера», какие резервы находятся в тылу там-то и там-то, кем подкрепить левый фланг, куда послать артиллерию и т. д. Возникает вопрос: откуда она черпала вдохновение? Ответ на него содержится в переписке царицы. Ей необходимо знать все «для нашего Друга, который может помочь». Она бранит царя, если тот «начинает наступление, не спросив совета у Распутина. Распутин думает обо всем и решает, когда для наступления настает подходящий момент. Или, как было в других случаях, когда наступление нужно остановить. В одном из писем императрица настаивает на том, что «Брусилову нужно немедленно приказать прекратить наступление на юг». Распутин не только думает обо всем, но и получает стратегические указания «сверху». Одно из писем императрицы особенно примечательно:
«Я должна передать тебе просьбу нашего Друга, которая приснилась ему во сне. Он просит тебя начать наступление на Ригу. Он говорит, что это важно... Сейчас можно застать их врасплох и заставить отступить. Он говорит, что очень важно сделать это