Великая Сила Любви

      Столько лет... Детский гематолог Надежда Константиновна Дорофеева пришла в московскую Морозовскую больницу пятнадцать лет назад. Полная сил, энергии, желания помочь страждущим детям. А дети смотрели на нее грустными глазами, поворачивали свои бледные личики к окошку, за которым буйствовала жизнь, и - молчали. Дети вообще в основном молчат, если тяжело больны. Она приносила им альбомы с красками. Рисуйте! Рисовали. Но в рисунках тех почти совсем не было ярких красок. Дети боялись яркого, как боятся солнечного света привыкшие к темноте. Здесь, в казенных стенах, на простынях со штампами Морозовской больницы, с окном, из которого виден один только однообразный пейзаж, и жители ее Настеньки, Славики, ее Ванечки и Машеньки. Совсем маленькие звали ее тетей, постарше - тетей Надей, а разумненькие - Надеждой Константиновной. Они лежали, бывало, подолгу, а когда состояние острого лейкоза удавалось снять, их выписывали домой, а их место в палате с начищенным до зеркального блеска кафелем занимали другие дети. А те, домашние, звонили. Ниточка не обрывалась, она просто становилась длиннее. И Надежда, как опытный диспетчер, владела ситуацией детских забав, приключений, открытий мира, шалостей и обид. Она регулировала это движение детской жизни, руководила им, вглядывалась в него и жила им. Тогда еще светлокудрому Руслану оставалось жить полгода...

      Все складывалось хорошо. Закончен институт. Есть любимая работа, замужество. А вот и главное событие: маленькая точка под сердцем, способная изменить ее жизнь, наметить в ней особый, великий, материнский смысл. Удивительно: один ребенок из небытия готовится к встрече с жизнью, другой, вкусив крошечный, всего-то в пять лет, кусочек этой жизни, готовился уйти в небытие. Совсем немного оставалось одному, и совсем немного другому.

      Она зашла утром в палату к Руслану, привычно достала из-под одеяла его ладошку, нащупала пульс. Но, взглянув на мальчика, поняла: до вечера не доживет. Через два часа на громыхающей каталке накрытое простыней тело увезли в анатомичку. Это был первый умерший в ее отделении. А под сердцем бился и заявлял свои права тоже первый. Наутро он испугался Надиной беды и раздумал встречаться с жизнью. Пожилая акушерка только руками развела: - Вам бы, милочка, поспокойней быть. Разве можно все принимать так близко к сердцу...

      С тех пор эти два события завязались в один тугой узел. Память не отделяла их один от другого и сослужила недобрую службу в будущем. Спустя время у нее в отделении умирает ребенок, а ночью она вновь повторяет уже проторенный однажды путь: скорая, врач, вразумляющий быть поспокойнее, отчаяние, рвущее на части сердце, потому что вновь только что зародившаяся жизнь обрывается, не выдержав чужой смерти . После нескольких попыток прорваться к материнскому назначению, она понимает, что ей эту вершину не одолеть. Понимает как врач, что надеяться ей уже не на что. И еще понимает: надо уходить из отделения. Ей не привыкнуть к грохоту каталок, стремительно уносящих детей в вечность, ей не одолеть науки «быть поспокойнее», не отделить себя от работы, не отделяется почему-то. Напротив, нити ее личной жизни и ее работы переплелись так премудро и так насовсем, что только рвать их, рвать с болью и окончательно. И она рвет. Уходит из отделения. Была и еще одна причина. Работая с детьми, больными лейкозом, она приобрела опыт и много полезных наблюдений, требовавших времени, чтобы в них разобраться, основательно их изучить. Она берет тайм-аут.

      В НИИ общей генетики Академии наук СССР под руководством академика Николая Петровича Дубинина она получает блестящую возможность осмыслить все пережитое в отделении, вплотную заняться экологией лейкозов. Наука ревнива и не терпит соперничества. Она эгоистична и не терпит посягательств на свою свободу. Надежда Константиновна и не думала о вероломстве. Незадавшаяся семейная жизнь пошла науке на пользу. Все свое время доктор Дорофеева отдавала ей, хотя не проходило дня, чтобы она мысленно не пробежала по палатам, не погладила по головкам своих Машенек и Дашенек. А на деле, завидев вдалеке медсестру детского гематологического отделения, старалась свернуть в проулок или перейти на другую сторону. Не расспросов боялась - новостей. А жизнь шла и расставляла все по своим, обозначенным ею, местам.

      Она назвала собаку Бетси. Собака была холеная, что называется, голубых кровей, и только гадать оставалось, каким образом попала она в питомник на их кафедру. Сидела она в клетке с каким-то особенным, изысканным достоинством, не обращая никакого внимания на скулящих, воющих и таких же обреченных на опыты, как и она, собратьев.

      - Отдай мне ее, дядя Саш, - попросила у сторожа вольера.

      - Да бери, жалко что ли... Одной больше, одной меньше.