Великая степь. Приношение тюрка

В конце концов сложилось так, что за Рим теперь воевали тюрки! Они! Боевому искусству которых обучил сам Аттила. Таков был итог политических интриг… Годы, проведенные Аэцием у тюрков, не пропали даром. Место для сражения на Каталаунских полях он выбрал, отлично понимая, что оно не для всадников, привыкших к простору. Знал он и то, что Аттила не откажется от продолжения битвы. Гордость не позволит ему. И самолюбие… Все учел этот расчетливый хитрец в одежде римского главнокомандующего.

Картина третья

Царь сидит в шатре, на походном троне, в одиночестве. Мысли его блуждают: он не знает, что делать.

МОНОЛОГ АТТИЛЫ (тезисы). С гневом обращается к самому себе: мол, «устал жить в грехе на шаткой земле, не могу открыто смотреть на Небо. Как жить против воли Бога?»… По адату до начала битвы он имел право отказаться от царской короны и тогда принять добровольную смерть. Оставаясь же царем, он не имел права уступить в намечаемой битве, тогда его ждал бы позор, а это для настоящего тюрка хуже смерти.

«Грешен я, смолчал однажды и живу с тех пор против воли Тенгри, несу не свой грех на короне… Не устоял, соблазнился. За это всю жизнь сгибаюсь под не своею ношею… Ночью опять видел брата Бледу. Законного нашего царя! Он опять улыбался и молчал. Как в детстве. Он всегда молчал, бедный мой брат. Всегда улыбался… Мстить, наверное, хочет… или предупредить о чем-то. Не знаю. Только уходит земля из-под ног моих, будто ступаю по болоту. Все ненадежно. Во мраке живу, Вечного Синего Неба не вижу».

ВЕДУЩИЙ. Своей коварной политикой Рим с Византией доводили Аттилу до бешенства. Он не мог положиться ни на одно из их обещаний и тем более доверять им. О чем говорить, если император Феодосий II самолично включил в состав посольства (оно показано в первом действии. – М. А.) убийцу! Внешне покорные и раболепные, они не признавали правил, которые были незыблемыми для тюркского царя.

Человека, призванного умертвить Аттилу, разоблачили. Но Аттила простил и императора, и убийцу. Он, вверивший свою судьбу Небу, не ошибся в Его справедливости. Император Феодосий ненадолго пережил свой позор и умер после падения с лошади.

И что же? Сменивший его Маркиан вовсе не воспринял смерть предшественника как Божью кару. А благородство Аттилы расценил как слабость и попытался отказаться от уплаты дани. Аттиле, видевшему в европейских правителях своих данников, а значит, почти рабов, все труднее давалась внешняя сдержанность. Как трудно быть царем… Он – царь – постоянно находил себя не на царском месте – униженным, осмеянным.

По всему следовало наказать опрометчивого преемника Феодосия. Но перевесило письмо от Гонории, сестры римского императора Валентиниана, которую фактически держали в заточении «в состоянии девственности ради чести дворца». Гонория передала Аттиле кольцо, признавалась в любви к нему и просила освободить ее от деспотизма брата. Она умоляла царя тюрков предъявить на нее права как на свою законную невесту.

Что это было, новая ловушка или вправду любовь? Аттила опять не знал. Но кодекс чести диктовал прийти на помощь слабому. Он двинул свои войска на Запад, требуя руки Гонории.

И оказался в ловушке. Битва, которую навязал ему Аэций, не сулила ничего хорошего.

«Что, отвернулся Тенгри?! – в который раз спрашивал и спрашивал себя Аттила. – Что, если вправду, Небо отвернулось от меня, царя? И это моя последняя битва? Проиграю, заплачу за обман, будет по адату. Я не боюсь смерти, боюсь позора, он страшит… О чем это я говорю? О поражении? Нет! Нет! Не бывать ему! Не слушай меня, Господи, когда прошу о чем-либо несогласном с Твоею всеблагою волею! Не внемли мне! Не внемли!»

Тяжелые мысли уже давно не покидали Аттилу, предчувствия лишили сна, царь жил с истерзанной душой, без Вечного Синего Неба. Измены плотным кольцом окружили его. А теперь он должен был начинать действовать. Но как?

Вот откуда его по-человечески понятные слова, вызывающие сострадание: «Устал бродить по болоту… Господи, помоги дожить отмеренное». И тут же крик души, почти животное заклинание: «Не внемли мне! Не внемли, Господи!»

В том противоречии скрыт трепет души тюркского царя, она у него металась меж двух огней – адатом и собственными чувствами, обжигая себе то правое, то левое крыло.

В монологе царь ищет поддержку не царской власти, а в первую очередь себе, своей трепетной душе, не решаясь напрямую обратиться к Господу. Царь, и только он один, сознавал глубину смуты, что посеяна им самим, смуты, которая привела к разладу, к гибели вольное общество. Однако ни мудрые бояре, ни бесстрашные воины, никто посоветовать царю ничего не мог. Ведь молчат адаты! Как быть?

АТТИЛА (громко, с отчаянием). Как поступить? Что готовит новое утро? Праведным ли будет мое решение? (Повторяет словно про себя слова данной им когда-то царской клятвы).

Лук есть у меня,