Великая тайна Фархелема

— Ничего не могу поделать с фактами, — ответил Лартаяу. — И страшно представить, куда ведут такие рассуждения. И тоже легче думать, что человечество состоит из равных в своём достоинстве… Но с кем мы оказываемся наравне, пытаясь верить в это? С рабами варварских обычаев, основанных на инстинктах — которые, от чего их ни освобождай, всё равно превращают любую демократию в диктатуру, а свободу — в подобие тюрьмы или рабства? И продолжаем верить, что их надо ещё от чего-то освободить, дать какой-то шанс — а они остаются, кем были, и так же глумятся над идеей свободы и достоинства! Воруют на заводах, в институтах, достижения цивилизации идут на рынок тайных преступных услуг, а поймаешь их на этом, схватишь за руку — и ты уже враг какой-то группы, племени… А зачем их было тянуть в цивилизацию — если у них отсутствуют человеческие понятия, на которые она рассчитана? До них просто не доходит, что в городе, в отличие от дикой природы — всё не растёт само собой, а создаётся трудом людей, и люди — не обезьяны из группировки такого-то вожака?.. И сколько ещё поколений этих «простых» мы должны уговаривать жить честно, как-то перевоспитывать, от чего-то освобождать — пока наконец получим право сказать: хотим строить свою цивилизацию, чтобы никто не лез к нам с неполноценностью, а мы не были в чём-то виноваты, и что-то им должны? Или — если неизбежна такая, смешанная цивилизация — как не быть вынужденными жить по их законам, юридически отличаться от них?

— Да, но как ты будешь отличать, кто уже достаточно разумный, а кто нет? — переспросил Талир. — Сможешь чётко определить: между кем и кем, на основании каких различий провести грань?

— Вот именно… — Джантару показалось: вот и убедительный довод для ответа. — Всё кажется просто, пока идёшь от крайностей, но подойдёшь как будто к самой грани — и видно: чётких граней в человеческом обществе нет. Кто-то в чём-то чуть несовершеннее другого, тот — ещё кого-то, и так далее… Кому, на основе чего откажешь в праве считаться достаточно совершенным? Тем более, если и решать не в пределах одной культуры, а в универсальном плане, в масштабе всего человечества?

— И всё же именно наша культура не знала подгонки одних под стандарт других, — ответил Лартаяу. — Издревле было очевидно: люди очень разные, несовершенный в одном может быть совершенен в другом, потому у каждого должен быть свой путь и шанс. А у тех не так: особенности некоторых по какому-то произволу становятся образцом для всех — и нельзя даже спросить, почему то, а не это принято за образец. И в человеке не пытаются выявить сильные стороны: унижают тем, в чём слаб, ловят на неудачах в том, чего не может… Почему — если не из страха признать чьё-то несовершенство? И не чьё-то конкретно — а подсознательно скрытое чувство неполноценности больших групп людей с особой культурой? Ведь не только отдельные люди — племена и расы очевидно различаются в готовности уважать достоинство и считаться с правами! А именно: у одних более выражена человеческая, разумная сторона психики, а у других — инстинктивная, унаследованная от дикой природы! Так что, хотя человечество Фархелема и единый вид — так ли едино духовно…

— И что предлагаешь практически? — не выдержал Талир. — Нельзя же беспомощно развести руками — и пусть все катится в пропасть!

— Мы как раз ищем выход, — ответил Лартаяу. — Для чего и побывали там, где побывали, и несём оттуда то, что несём… Хотя многим, похоже — всё равно, что дальше: жизнь или доживание, прогресс или упадок…

— И этому — искать биологического обоснования? — переспросил Талир. — Хотя может получиться убедительно… — тут же признался он. — Например, у них и старший возраст протекает иначе: всё становится безразлично, даже программы заботы о потомстве отходят на задний план. Но не дойти бы совсем до абсурда…

— Когда перед нами серьёзный практический вопрос, — напомнила Фиар. — Где и когда будем смотреть запись?

— Правда! — спохватился Лартаяу. — О чём только говорим, а это словно забыли! А надо же где-то собраться так, чтобы не вызвать лишних вопросов… И вообще, повторим: как дальше? Выходим на нашей платформе — и сразу ко мне, уже со стороны калитки, там разгружаем ящик, сам ящик и лестницу несём к Герму…

— Мы с Донотом там и ложимся спать, как уже бывало после такой ночи, — добавил Итагаро. — А Талир… Для его родителей — всё же впервые, к такому они не готовы. Нет, придётся первым рейсом автобуса ехать домой. Вместе ушли — вместе надо и вернуться…

— Смотрите, мы прошли между теми двумя холмами, — вдруг сказал Талир. — И не заметили… Видите, сзади? Если сейчас можете их видеть…

— Верно, — Джантар, увидев лишь тени холмов на фоне неба, сразу понял: те самые… Однако на юго-востоке, вопреки его видению, ещё было тёмно. — Но не рано ли мы вышли? Сколько может быть времени?

— Где-то час шестьдесят — час семьдесят, — ответил Лартаяу. — Уже астрономические сумерки. А возможно, и навигационные. И мы недалеко от платформы…

— Час шестьдесят… — повторила Фиар. — Тогда до первого рейса ещё долго. И если на платформе мы будем не одни…