Великая тайна Великой Отечественной. Глаза открыты

В результате анализа всех данных разведки для меня стало очевидным, что Германия готовится факел войны перебросить с Запада на Восток, напасть на СССР. Поэтому стал сам спешно готовить «мобзаписку» по Германии. Данных для «записки» у меня было вполне достаточно. О положении дел на наших границах я регулярно докладывал генералу Голикову.[213] Он внимательно меня выслушивал, но первое время своего мнения не высказывал. Я объяснял это тем, что он в разведке человек новый и не успел еще во всем разобраться. …

Очень запомнилось еще очень интересное письмо из-за рубежа. Оно определило наши отношения с Голиковым. Он дал мне его на очередном докладе и приказал доложить свое мнение.

Я внимательно изучил это интересное письмо. Оно было написано мелким убористым почерком на 6–8 листах ученической тетради.

С первых же строк письма мне стало ясно, что автор его – весьма грамотный в политическом и военном отношении человек, хорошо разбирается в сложных международных событиях. Автор писал о неизбежном нападении Германии на СССР…

На следующий день генерал Голиков спросил меня, что я думаю о письме и его авторе. Я ответил, что полностью разделяю мнение автора и что все его соображения подтверждаются нашими данными. Я посоветовал отправить это письмо правительству в «спецсообщении».

Голиков посмотрел на меня с явным недовольством:

– Да вы что? Вы понимаете, что вы говорите? Ведь он же хочет столкнуть нас лбами с Германией. Скорей всего, немцы будут наносить удар по Англии, форсировать Ла-Манш. Если сделать так, как пишет этот «друг», то мы своими военными приготовлениями можем спровоцировать немцев против нас. Так думает и наш «хозяин».

Мне стало ясно, что письмо побывало у Сталина, что Голиков выражает его точку зрения. Я ничего не возразил. Но внутренне я попал в полосу мучительного душевного разлада. Фактические данные противоречили умонастроениям моего непосредственного начальства и всего правительства. Я был на стороне фактов, но пока не мог найти формы защиты своей позиции.

Закончив «мобзаписку» по Германии, я понес ее Голикову. В «записке» мы определяли масштабы развертывания немецкой армии в двух вариантах: для молниеносной войны (блицкрига) и для длительной. Для молниеносной войны мы определяли количество дивизий около 220, для длительной – 230. И приложили карту-схему, на которой были показаны существующие группировки немецких войск на наших границах и возможные варианты направления их действий…

Много позже, уже после войны, мне стало известно, что эта мобзаписка пролежала у него без движения до самого начала войны, хотя другие «мобзаписки» быстро утверждались и немедленно отсылались в Генштаб. После этого между мною, вернее, между Информотделом, и генералом Голиковым установились весьма странные отношения. На каждом докладе генерал «срезал» у меня по нескольку дивизий, снимая их с учета, как пешки с шахматной доски. Никакие мои возражения на него не действовали… [С. 80–83].

– Товарищ генерал, – заявил я ему, – я не согласен с вашей практикой «срезать» количество дивизий, которые мы указываем. Уже подошло время выпускать очередную сводку по Германии, а я не могу ее выпустить в искаженном виде. Голиков молча извлек из сейфа лист александрийской бумаги, развернул на столе и сказал:

– Вот действительное положение на наших границах. Здесь показано 35–40 дивизий, а у вас сто десять.

Я посмотрел на схему. Там действительно синим карандашом были показаны немецкие дивизии вдоль наших границ.

– Что это за документ? Откуда?

– Это дал нам югославский атташе полковник Путник. Эти же данные подтвердил и наш агент из немецкого посольства в Москве. Этим же данным верит и наш «хозяин», – пояснил Голиков и уже тоном приказа сказал: – Поэтому не будем спорить, выпускайте сводку по этим данным.

Я ответил, что без проверки по этим данным выпускать сводку не могу, и попросил схему в отдел для анализа.

При изучении схемы Путника прежде всего бросалось в глаза резко сниженное количество дивизий, причем они были разбросаны вдоль нашей границы равномерно и бессистемно. В их расположении не было замысла никакой идеи. Нумерация дивизий совпадала с теми нашими данными, которые имелись уже в нашей старой сводке. Для всех нас стало ясно, что перед нами обыкновенная немецкая «деза». Стало ясно и другое – что наши сводки попадают в немецкую разведку… Причем очень характерно, что дезинформационный материал попадал к нам не из наших источников, а «сверху»[214].

Наметились и каналы проникновения дезинформации. Сначала она попадала к «соседям», в агентурную сеть НКВД или в контрразведку. Потом, конечно, с помощью Берии дезинформация докладывалась Сталину[215]. И уже от Сталина – в Разведуправление Генштаба и по другим каналам.

Надо отдать должное немецкой разведке – ее дезинформация сумела ловко обмануть наше правительство, скрыть от него военные приготовления против нас.