Великая тайна Великой Отечественной. Глаза открыты

Поведение любого другого члена политбюро, казалось, отражает особые личные отношения со Сталиным. Тон бесед советского вождя с Ворошиловым был сердечным, как между друзьями; с Берией и с Микояном он был дружелюбен, а с Кагановичем – сух и несколько сдержан. Никогда не слышал, чтобы Сталин что-то говорил Маленкову; но на общественных мероприятиях, которые я посещал, как, например, сессии Верховного Совета Советского Союза, он обычно сидел рядом с Маленковым и энергично с ним беседовал, демонстрируя особо близкие отношения между ними.

На встречах Сталин часто удивлял нас объемом своих знаний по техническим вопросам, которые обсуждались, и уверенностью, с которой он принимал решения. Даже в вопросах стиля, когда проблема требовала отыскания точных формулировок для дипломатического документа или официального коммюнике, он действовал уверенно и проявлял огромную трезвость ума и такт. Помню, как я вручил ему проект совместного коммюнике, объясняющего советское вступление в Польшу, который я перевел на русский. Сталин быстро просмотрел его, затем взял карандаш и попросил разрешения посла внести в текст несколько изменений. Он сделал это буквально за несколько минут, ни разу не посоветовавшись с сидевшим рядом с ним Молотовым; потом вручил мне переделанный текст, попросив меня перевести его на немецкий для посла. Я прошептал графу Шуленбургу: “Он значительно его улучшил”. И действительно, сталинский текст был намного более “дипломатичным” объяснением этого акта, который мы намеревались довести до сведения общества. “Древние римляне, – произнес Сталин, обернувшись ко мне, – не вступали в бой обнаженными, а прикрывались щитами. Сегодня корректно сформулированное политическое коммюнике играет роль таких щитов”. Первоначальный проект был передан нам из Берлина; посему, даже если посол и разделял мое мнение о переделанном тексте, он был обязан получить согласие Берлина на сохранение этих исправлений. Разрешение было получено тотчас же. Потом мне рассказали, что оба текста были представлены Гитлеру для сравнения и он немедленно выбрал тот, что был составлен Сталиным, произнеся: “Конечно, этот! Разве вы не видите, что он много лучше? Кстати, а кто его написал?”

Таким же образом на меня произвели впечатление знания Сталина в области техники, когда, например, он вел заседание германских и российских экспертов, посвященное обсуждению спецификаций артиллерийских орудий для орудийных башен крейсера, который Германия должна была поставить Советскому Союзу (тяжелый крейсер «Лютцов» был куплен в сентябре 1940 года недостроенным. Однако, имея мощные 203-миллиметровые орудия главного калибра, переименованный в «Петропавловск», крейсер нанес немалые потери немцам в ходе обороны Ленинграда в 1941–1944 годах. В 1944 году переименован в «Таллин». Исключен из состава ВМФ в 1958 году. – Ред.), или когда германская торговая делегация обсуждала со Сталиным объем и характер поставок, которые надлежало выполнить обеим странам. Без четкого сталинского разрешения невозможно было получить никакого советского согласия на продажу некоторых стратегических сырьевых материалов; но как только это разрешение было дано, оно было равносильно приказу, который в точности выполнялся.

Переговоры 23 августа оказались легкими. Фон Риббентроп новых предложений не привез, но повторялся в тех идеях, которые уже давно обсуждались на предварительных переговорах между Молотовым и Шуленбургом и также содержались в гитлеровской телеграмме Сталину. Фон Риббентроп не отказал себе в бесчисленных объяснениях в дружбе, на которые Сталин ответил сухой, конкретной и краткой благодарностью, формулировка договора не составила трудов, поскольку Гитлер принял советский проект в принципе. Окончательный вариант содержал два важных добавления. Статья 3, в которой две стороны соглашались постоянно консультироваться и информировать друг друга обо всех дипломатических шагах, которые намереваются предпринять в вопросах, представляющих интерес для другой стороны, и статья 4, предусматривающая, что ни одна из сторон не может принимать участия в каком-либо блоке, прямо или косвенно направленном против другой страны-участницы. Срок действия договора был изменен с первоначально предложенных пяти лет до десяти; и статья 7 утверждала, что договор вступает в силу после подписания, а не после ратификации, как предлагалось вначале.

Москва придавала величайшее значение секретному протоколу, который должен был прилагаться к этому договору. Согласно протоколу, демаркационная линия между сферами влияния Германии и Советскою Союза в Прибалтике проходила вдоль северной границы Литвы, а в Польше она должна была пролегать по рекам Нарев, Висла и Сан[230]. Кроме того, секретный протокол содержал германское признание советских претензий на Бессарабию.