Великая война. 1914 г. (сборник)

Треск бегущий, захлебывающийся и перегоняющий. Светло даже стало от мелькающих коротких пороховых огней… Серая «хмара» посунулась влево, но потом загудела еще возбужденнее и, развернувшись мутным отрывком от общей массы, поплыла на нас.

– Усилить огонь! – и рота сравняла скорость огня чуть ли не с самыми странными пулеметами…

«Унтер» толкает в бок:

– Пора… Теперь в самый раз…

Смутно чувствую, что надо что-то сделать сейчас важное, от чего зависит все… И путаются мысли.

Унтер-офицеры сами догадались и засвистели вовсю. Надо сказать что-нибудь – мелькнуло в уме…

– Братцы… (голос изменил!) Братцы… Встать!

– Ребята!.. (Что же я!?) За мной! Ура!! (Вот оно, слово-то!)

Дико и нестройно рявкнул хор осипших глоток, а я уже за бруствером и бегу туда… Оглянулся – рядом спотыкающиеся серые фигуры…

– Вашбродь! – отчаянный крик в ухо. – Берегитесь!

Передо мной человек. Лицо плохо видно. Движение тоже… Но я сознаю острым, мгновенно вспыхнувшим, звериным чутьем, что человек мне сейчас причинит вред… Чем? Все равно… Палец впивается в курок браунинга, и гремит нелепо и резко выстрел. В тот же почти момент бежавший на меня австриец спотыкается и с коротким «а-а!» падает мне под ноги. Я с маху валюсь через него и испуганно подбираю ноги, чтобы «он» не схватил меня за них…

– А, черт! – слышу и чувствую, как кто-то, спотыкнувшись, в свою очередь, об меня, ругается сердито и коротко. Гвалт, как у «толпы за сценой»… Слышу лязг ударов. Только вскочил – передо мной мелькнул короткий штык. Я успел припасть и схватил нападавшего за колени. А потом (недаром я боролся раньше!) быстро перекинул его через себя и выхватил шашку. Кругом шла свалка. Меня толкали, швыряли спинами в борьбе. Слышался изредка характерный возглас мясников – нутром – «г-гек!», и вслед за ними короткий крик или тупой удар. В этой свалке я впервые увидел, как маленький солдатенок ткнул штыком офицера-австрийца. Но тот не упал, а схватился за воткнутый в грудь штык. Тогда солдат выстрелил в него в упор, не вынимая штыка, в грудь, и тот, будто отброшенный чем-то, отпрянул и упал, странно взметнув длинными ногами.

В этой свалке я услышал сухой и тупой треск ломающихся костей. Кто-то схватил меня за горло. Рукоятью шашки я ударил по чужой голове. Голова что-то пробормотала, и я больше ее не видел, как и тех рук, что сжали было мне горло…

Когда мы, прогнав австрийцев, вернулись в окопы, все тело у меня дрожало мелкой конвульсивной дрожью – последствием сильного физического и морального напряжения…

И было очень тепло.

Вчера, в такой же атаке мне пришлось столкнуться с ихним офицером. У него был узкий, но длинный палаш. У меня казачья шашка без гарды. Я инстинктивным движением тренированной на «защитах» руки отвел удар и нанес свой. Минуты две мы дрались как в манеже на состязании, чутко и по-звериному ловко и осторожно. И я, глядя (это было засветло) на курносое и румяное лицо с холеными бачками и усиками, в эти серые наивные глаза, почему-то поразился.

– Зачем!.. Почему? Ведь мы с этим белокурым неженкой и не знали друг о друге… И нелепо было бы сознавать, что человек, венец творения, интеллигент без сомнения, тычет в меня своим железом и норовит убить меня… И тут я понял, что мы сейчас не люди, а живая сила страны… И то убийство, которое сейчас совершится – будет законно и… почетно!

На десятом ударе мне удалось ткнуть его концом шашки в правый висок и больше я его не видел…

Ночью австрияки, потеряв надежду сделать с нами что-либо штыками, начали засыпать нас восьмидюймовыми гранатами. Было жутко.

Одним разрывом совсем около меня швырнуло на землю и захоронило землей. Я пролежал часа три без сознания. Сегодня бой на время стих. Я отлежался в здешнем дивизионном лазарете и вечером еду в полк, с проходящим туда обозом. Врачи не пускают и настаивают, чтобы я уехал с ранеными. Дудки!

Но «между прочим», как говорил один мой денщик, почти ничего не слышу и совсем плохо вижу. «Усе болит», одним словом. Но надо же подраться в конном любимом строю.

10 октября

Я в полку. Еле-еле добрался. Приехал в Галицию с севера на юг. Погода установилась. Легкая изморозь кудрявит белым кружевом инея просыпающиеся по утрам рощи. Куда ни глянет глаз – тянутся склоны, лощины, холмы и переломы северных Карпат, то есть, вернее, Бескид.[29] За ними желанная Венгрия с ее старым вином, с дорогими клинками и горячими женщинами. Мы уже заглядывали туда, в просторные равнины красивой страны. Но изменившаяся обстановка на нашем правом фланге и в центре заставила нас уйти оттуда и вновь засесть в суровых лощинах северных склонов этой горной естественной границы нашего в далеком прошлом и в блестящем настоящем государстве. В настоящем потому, что теперь-то уже едва ли Австрия вернет Галицию.