Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

Растленную нашу армию скоро не поправить… Для людской массы необходим единодержавный кулак — грозный, мудрый, а если еще любящий, то лучшего и желать нечего. Кулак, дисциплинирующий поведение и мышление их, а затем весь этот серый сброд надо до изнеможения их сил заставлять работать и работать! В армии должен царить монархизм и деспотизм, иначе она не будет армией. И действовать не убеждением, а свирепым принуждением. Восстанавл[ив] ать дисциплину надо, между прочим, с обязательством по-прежнему отдавания чести солдатами офицерам… Оказывается, не я один так думаю, а есть и много моих коллег и даже молодых (либералов, «красных» — по прежней жандармской терминологии), к[ото]рые жаждут поскорее бы принять подданство перед Вильгельмом для установления у нас порядка и законности. […]

«Русск[ая] воля» стенает, что-де мы до конца обнищали людьми; никого у нас нет, даже Юань Шикая[988] нет. Нет великого Наполеона, нет даже самого маленького, плюгавого наполеонишки!

31 июля. Оживаю душой в этом тихом благодатном городе; сижу в своем уютном номере и благодушествую — никто ко мне не постучит в дверь и никто не побеспокоит меня срочным исполнением всяких поганых бумаг и не позовет к телефону.

Происшедший у меня конфликт с исполнительным комитетом завершился пока в значительней] степени устыжением нек[ото]рых его коноводов в содеянной относительно меня несправедливости. Беседа моя сегодня с Цветаевым имела весьма примирительный характер, простились даже расцеловавшись, хотя в конце концов вышло «сначала скончались — потом повенчались».

Ну, на это все наплевать! Я так рад, что окончательно уезжаю с этого кровавого поля битв славной «революционной» всероссийской армии, оскверненного небывалой еще в истории человечества какой-то отвратительной мешаниной людского идиотизма с классическо-русским срамом, позором и бесчестием. Еду теперь уже на третью кампанию — на гражданскую войну, ч[то]б[ы] умирать вместе с своей семьей.

Были раньше царские холуи, теперь — не оберешься холуев презренной черни, явочным порядком захватывающих себе вкусные жареные кусочки и теплые местечки… Одно утешение, что все эти проходимцы будут иметь продолжительность жизни мыльных пузырей.

По счастливо сложившимся обстоятельствам имел возможность из Житомира проехать не по железной дороге, а прямо в автомобиле на Киев — 130 верст по шоссе. Выехал в 8 часов вечера и в Киеве в «эвакопункте» был уже около 12 ночи. Улегся на сенник в палату № 21 вкупе с эвакуированными офицерами.

АВГУСТ

1 августа. Чудная погода. «Происхождение древ Креста Господня». День мм. Маккавеев. Хохландия сегодня ходит с букетами цветов со сложенным в них маком; все это предварительно освещается в церкви.

В Киеве на станции — ни сахару, ни белого хлеба. Поместился временно до отхода поезда в приемном покое «эвакопункта»; ни на минуту нельзя оставить вещей без надзора — вмиг могут исчезнуть; грабеж — классический, русский. Загадочным остался для меня вопрос, почему в Житомире было так мало проклятых мух, к[ото]рые здесь, в Киеве, в таком изобилии. Прекрасно душой чувствую себя вне пределов досягаемости от немецкого огня и меча.

Ночью усадили меня очень удобно в поезд на Москву. Скороскоро поприоденусь и буду жить наконец по-человечески. Совсем мало на крышах вагонов русской дезертирствующей сволочи, «овеянной мощью революционного порыва», и в моем вагоне не так тесно, ч[то]б[ы] пассажиры помещались даже в сортирах.

2 августа. День светлый, прелестный. 7 утра — Бахман[989]. Чай пьем на станциях с своим сахаром. Белого хлеба нет. Все дальше и дальше уношусь из сферы каннибальских действ. Ночью два раза будили меня патрули, толкая за ногу с обращением: «Товарищ, предъявите удостоверение личности». Процедура эта проделывается чисто по-русски — пошехонски, для соблюдения лишь одной видимости и проявления «дерьмократической» мощи преимущественно в отношении офицерских чинов, а не серой сволочи.

3 августа. Рано утром — Тихонова Пустынь[990]. Проводник обещает, что будем в Москве около 2 часов дня; долгое время-де будем еще стоять, не доезжая 4–5 верст до нее, так как все те же бутафорствующие патрули «будут производить последнюю облаву» на пассажиров…

Наконец — Москва! Многие из «товарищей» отдают честь. Дома, к великому изумлению, не обрел царя-голода, а «совсем наоборот» — всего много. […] Благодарение господу Богу!

Ребятишки мои в Солотче[991]. Не хочу торопиться давать им знать о своем приезде: пусть поправляются на лоне природы, а я пока — приду в себя от обалдения от всего пережитого.

Сбрасываю с себя одно из бремен — обязательство продолжать ведение моего дневника.

КОНЕЦ И БОГУ СЛАВА!

ИЛЛЮСТРАЦИИ

В.П. Кравков

Семья Кравковых в Москве. Слева направо — В.П. Кравков, С.В. Кравков, Е.В. Кравкова, Е.А. Кравкова (Лукина). 1914 г