Великая война и Февральская революция 1914–1917 гг. Воспоминания генерал-майора Отдельного корпуса жандармов, начальника императорской дворцовой охраны Николая II

Вдруг пронеслось, что на чердаке громилы нашли труп убитого человека. То был русский, долго служивший в посольстве. В группе начальства заволновались. У эскадрона жандармов послышалась команда. Публику стали просить расходиться. Никто не слушался.

Появилась пожарная машина, в толпу направили струю воды, люди с хохотом стали разбегаться. Я сел в экипаж и поехал телефонировать моему начальнику. По дороге обогнал большую толпу. Шли громить австрийское посольство, но полиция не допустила разгрома. Я доложил обо всем генералу Воейкову[1]. Он просил меня остаться в городе до утра. Утром, едучи на вокзал, я проехал посмотреть на посольство. Жуткая картина. Колоссальное здание зияет разбитыми окнами. На крыше покосившиеся лошади. Их не сумели сбить. Тротуары завалены грудами обломков и осколков. Полиция не позволяет приближаться. Публика смотрит молча. Ходят на Мойку смотреть, где сброшены статуи.

23 июля стало известно, что Англия присоединилась к союзникам. Как-то сразу стало легче. Объявление нам войны Австрией уже не произвело никакого впечатления. Приняли как должное. Мобилизация наша протекала блестяще. У Верховного главнокомандующего, который пока поместился на Знаменке у брата, кипела работа. Назначение его начальником штаба генерала Янушкевича в военных кругах было принято неуверенно. Ничем особенным генерал не отличался, и многие пожимали плечами. Я спросил было моего начальника, каково это назначение. Он пыхнул сигарой, сказал что-то нечленораздельное и зашагал, пуская дым, по кабинету.

26 июля были собраны Государственный совет и Дума. Государь принял их в Зимнем дворце. Выйдя с великим князем Николаем Николаевичем, государь обратился к палатам с речью, которую закончил так: «Мы не только защищаем свою честь и достоинство в пределах своей земли, но боремся за единокровных братьев славян… Уверен, что вы все, каждый на своем месте, поможете мне перенести ниспосланные испытания, что все, начиная с меня, исполнят свой долг до конца. Велик Бог земли Русской».

Полное энтузиазма «ура!» было ответом государю, после чего говорили председатели Голубев и Родзянко.

Последний говорил с большим подъемом и чувством. Государь был взволнован речами, горячо благодарил и закончил словами: «От всей души желаю вам всякого успеха. С нами Бог». Государь перекрестился. Крестились присутствовавшие. Запели «Спаси Господи люди Твоя»… Все были взволнованы.

Государь вернулся в Петергоф очень довольный. Встреча государя с народными представителями произвела на всех большое впечатление. Когда же узнали, с каким большим подъемом прошло первое заседание Думы, как горячо встретила Дума министра Сазонова[2], всем стало как-то увереннее. Так, по крайней мере, казалось в Петергофе. Царь, правительство, страна в лице избранников, казалось, объединились в одном могучем патриотическом порыве: сражаться и победить.

В те первые дни войны как-то странно сильно стали говорить в Петербурге о шпионаже немцев. Имя графини Клейнмихель, у которой будто бы был политический салон, где немцы черпали много нужных сведений, было у всех на устах. Рассказывали, что ее арестовали. Говорили, что уже даже расстреляли за измену бывшего градоначальника Д. Все это были досужие сплетни, вздор, но ему верили. Были даже очевидцы расстрела.

Ко мне приехал один из состоявших при великом князе офицеров и просил сведений о проживающих в Петергофе немцах и об их арестах. Я направил его куда следует и помог чем мог.

А что же делало соответствующее отделение нашего Генерального штаба, – спрашивал я работавших целую ночь у меня в канцелярии офицеров. Почему же оно не дает вам эти данные, почему вы обращаетесь к нам, когда это совсем нас не касается? Почему? А знает ли оно – это учреждение, – что хозяином единственной приличной гостиницы в Петергофе – «Самсон» – уже 25 лет состоит немец? Что летом он справлял свой юбилей, на который из Петербурга приезжали чины немецкого посольства? А знает ли оно, что чуть не в каждом номере «Самсона» висит портрет Мольтке, Бисмарка или иного немецкого генерала? Офицер делал удивленные глаза. А знает ли ваше начальство, что постройкой железнодорожной ветки, что пойдет по берегу из Петербурга к Петергофу, ведают немецкие инженеры? Ну, так вот и доложите кому следует у великого князя, закончил я свои справки. На Знаменке забили тревогу, благо великий князь еще был там.

1 августа великий князь отбыл на фронт. Едучи на вокзал, он еще раз заехал попрощаться к государю.