Командующий войсками ПрибОВО Кузнецов.
Начальник штаба генерал-лейтенант Кленов» [40] .
Этот поистине исторический документ свидетельствует о том, что уже с 19 июня 1941 года части Красной Армии были в «
Такое распоряжение не являлось самодеятельностью штаба округа. Оно исходило от Генштаба и являлось просчетом Жукова. Как оказалось впоследствии, даже приведенные в боевую готовность № 2, не все приграничные части после получения сообщения пограничников о переходе противником границы успевали занимать предполье.
Вместе с тем с момента объявления «совершенной боевой готовности» действиями подразделений всех армейских уровней руководили непосредственные их командиры. Так, начальник штаба 8-й армии ПрибОВО генерал-майор Ларионов 18 июня отдал распоряжение: «Оперативную группу штаба армии перебросить на КП Бубай к утру 19 июня. <…> С нового КП организовать связь с корпусами в течение первой половины дня 19 июня» [41] . Штабы переходили на фронтовые командные пункты.
Аналогичное указание получил 19-го числа командующий Киевским особым военным округом генерал Кирпонос. В телеграмме Жукова говорилось: «Народный комиссар приказал: к 22.06.41 г. управлению выйти в Тернополь… Выделение и переброску управления фронта сохранить в строжайшей тайне, о чем предупредить личный состав штаба округа».
Указание о приведении в боевую готовность 19 июня получили командующие приграничными и внутренними войсками на Украине, в Белоруссии и Прибалтике, а также территориальные органы НКВД и НКГБ и военная контрразведка, которая еще с 3 февраля 1941 года была переподчинена Наркомату обороны.
В соответствии с приказом наркома командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц
Трагическим прецедентом стало то, что командующий ЗапОВО Павлов не выполнил этой директивы. Он не отдал ни одного письменного приказа. Все делалось устно, и позже это стало одной из причин привлечения Павлова и его подчиненных к трибуналу.
На листе 70-м 4-го тома следственного дела по их обвинению зафиксированы следующие слова начальника связи ЗапОВО генерала Андрея Терентьевича Григорьева: «И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска округа не были приведены в боевую готовность».
Итак, уже 18 июня частям приграничных округов был отдан приказ о боевой готовности. И может показаться парадоксальным, но в эти тревожные и полные напряжения дни Берлин боялся не Красной Армии, а дипломатических шагов Сталина!
Объясняя причины отказа в визите Молотову, статс-секретарь Вайцзеккер записал в этот же день в своем дневнике: «Главная политическая забота, которая имеет место здесь, – не дать Сталину возможности с помощью какого-нибудь любезного жеста спутать нам в последний момент все карты».
Действительно, у Гитлера были все основания бояться новых дипломатических действий советского вождя. Гитлер все еще не мог оправиться от взрывного эффекта «Заявления ТАСС». Предложив через Гесса Лондону присоединиться к его блицкригу, он обещал взамен согласие на участие Великобритании и США в разделе Советского Союза. Британцам он предлагал «район от р. Оби до Лены, Америке – районы восточнее р. Лены, включая Камчатку и Охотское море. Ну а себе Германия «присваивала» территории до р. Оби» [42] .
Причем такой широкий жест являлся дополнением к тому, что Германия заявляла о неприкосновенности имперских интересов англичан. Ибо уже в первом пункте меморандума «Основы соглашения», привезенного Гессом в Англию, говорилось: «Чтобы воспрепятствовать возникновению новых войн между державами оси (Берлин – Рим – Токио) и Англией, должно быть произведено разграничение сфер интересов. Сферой интересов стран оси должна быть Европа, сферой интересов Англии – ее империя».
То была заманчивая наживка. Конечно, Великобритания была бы довольна, если бы Гитлер разделался с большевиками, однако Лондон не мог проглотить наживку Гитлера без оглядки на США. Тем более что пока было так и неясно: «будут ли Соединенные Штаты вообще вступать в войну или же предпочтут отсиживаться за океаном?!»