Великан

Непосредственно перед тем, как они тронулись, полыхнуло вновь. На этот раз в направлении Аахена. Менее ярко из-за расстояния, но Люп отметил, как люди мгновенно спрятались в тень. Снова жестоко содрогнулась земля, через несколько секунд пришла ударная волна. На горизонте стал расти ещё один гриб. Пока они добрались до Дюрена, он насчитал в разных местах полтора десятка таких зловещих знаков. В любом случае это не случайное происшествие.

От холма над городом Дюрен выглядел печально. Масштаб катастрофы трудно было переоценить. Весь город затянуло желтоватым дымным светом. Повсюду полыхали пожары и постоянно вспыхивали новые. Всего за пять минут Люп увидел, как полоса огня делит город надвое. Над одной половиной солнце ещё светило ярко, над другой нависала тьма. И она непрерывно наползала на Дюрен, прямо на глазах.

Луп обратил внимание на необычный дождь. Он пошёл прямо сейчас, чёрный и липкий, пристающий ко всему. Капли, упавшие на деревья и листья, оставались, покрывая всё чёрной плёнкой. Когда они попали на форму, ткань потемнела. Дождь прилипал к открытой коже, вызывая сильный, грызущий зуд. Майор попытался стереть капли салфеткой, но лишь убедился, что они въелись. Как и сатанинский напалм амеров, смыть его оказалось невозможно.

Их маленький конвой поехал дальше к городу. У предместий они встретили обезумевшего голого человека, бегущего прочь. На голове он держал железное ведро, будто скрывая лицо. Люп остановил машину. Человек сильно обгорел и едва держался на ногах. Он раз за разом повторял, что мать разбудила его утром, и что он мыл руки, когда это случилось, а мать была на третьем этаже их дома и её сдуло взрывом. Солдаты попытались снять ведро, но он сопротивлялся. Кричал, что не хочет ничего видеть - неважно, что происходит, просто не хочет. Когда они всё-таки сняли жестянку, им открылось столь опухшее лицо, что нельзя было сказать, открыты его глаза или закрыты. Пока отряд стоял, майор слушал, как стонет и завывает воздух, хотя после взрывов наступила тишина. Загадка. Колонна тронулась дальше, по гребню небольшой гряды холмов.

Дальше, вдоль берега Рура, лежал городской парк. Проезды и мосты были заблокированы стволами упавших деревьев и стали почти непроходимы. Проехать на обычных грузовиках здесь не получилось бы, даже БТР с трудом смог. Искорежённые стволы обуглились с той стороны, которая смотрела к центру города. С противоположной листва уцелела, но уже желтела и умирала. Какая-то лучистая энергия, подумал Люп. Обычно деревья не гибли так быстро. Они до последнего боролись за жизнь, даже переломанные артиллерией стремились выбросить новые побеги. Но здесь сдались не только деревья. Трава и кустарники или почернели, или обуглились, или болезненно пожелтели.

В этот миг майор увидел источник звука. Это был вовсе не ветер. Парк переполняли сотни, а может и тысячи жутко обожжённых, травмированных людей. Волосы жертв скрутились или превратились в пепел, лица опухли и побагровели от ожогов. С открытых ран свисали клочья кожи, одежда обуглилась. Все были окровавлены. Многие лежали на ставнях, служивших носилками. Они были похожи на призраков. Внутренние органы выпирали из-под рук, в тишине раздавались стоны, крики, кто-то неподвижно и молча сидел, ожидая смерти. Люп раньше видел обгоревших. Он вытаскивал солдат из горящих бронемашин, видел жертв ненавистного напалма, но никогда не сталкивался с подобными повреждениями. Выражение "обжечься до кости" было ему знакомо, но как-то раньше не приходилось видеть.

Повсюду простирался ужас в чистом виде. В одном месте сидел человек, у которого с верхней половины тела слезла кожа. У женщины рядом выпали глаза, и она кровоточила всей поверхностью тела. Рядом - мать и ребёнок, словно освежёванные. Отец стоял неподвижно возле них, исполосованный чем-то до кончиков пальцев. Прямо у дороги лежала группа старшеклассников из местной гимназии. Они были на улице, когда упала бомба. Ожоговые пузыри уже начали лопаться, обвисая как тряпки. У некоторых обгорели ступни, там где раскалённый тротуар прожёг обувь. Люп то и дело слышал винтовочные выстрелы. Его солдаты, преодолевая ужас, творили единственно доступное милосердие для тех, чьё состояние было слишком тяжело.

Потрясённый до глубины души, майор отдал приказ трогаться и ехать в центр города. Здесь они ничего не могли сделать. Размах бедствия оказался слишком велик. Ни помочь, ни облегчить страдания. Может, в самом городе получится чем-то помочь. Ошеломленные, молчаливые бойцы уселись по машинам и переехали через Рур по железнодорожному мосту. По счастливой случайности он хоть и накренился, и горел, всё же устоял и вполне мог выдержать вес тяжёлой бронетехники. Рельсы с моста сдуло, а ударная волна, отразившись от воды, приподняла полотно сантиметров на тридцать. Фермы оплыли, как горячая ириска. На бетонной отмостке остались тени от сгоревших человеческих тел, а по другую сторону, на водяном баке, контуры расплавившихся кранов.