Другая группа «мужиков» — так называемые «шершавые», «колючие» и т. д. То есть люди, которые умеют дать отпор, «полаяться», «взять на горло», а нужно — так и пустить «кровавую юшку», не особо разбирая, насколько «блатнее» противник. Таких в ГУЛАГе было значительно меньше. Но тоже встречались, особенно из тех, кто был ожесточён, потерял семью и родственные связи, отчаялся и мало дорожил своей жизнью. Вообще подобного рода людей (даже безотносительно к их «масти») принято называть «духариками», «духовыми», «духами» («дух в нём есть», говорят уважительно), а то и ещё более хлёстко — «чумовой», «чума» (свяжешься с таким и можешь сгореть в одночасье, как от чумы).
Этих «блатные» тоже особо не трогали, хотя при случае стремились расправиться втихую, либо чужими руками, либо скопом («кодлой»). Дабы другим неповадно было.
Колоритную фигуру представляют собою и «некрасовские мужички». Это — характеристика хитрого, изворотливого зэка, который постоянно ищет, выбирает, где ему будет лучше, исходя из собственных интересов. Он прибиваемся то к одной, то к другой группировке, подлаживается под разных людей, если это ему выгодно. Полагаться на такого человека нельзя. «Ишь, вертится, как ужака под вилами», говорят о нём лагерники неодобрительно. В названии этой категории заключённых арестантский мир остроумно осмыслил содержание некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо», где мужики бродили по всей России и искали счастливую долю.
Остальная мужицкая масса получила от воровского мира пренебрежительное прозвище — «мерины» (толку от них всех, как от меринов), или просто — «перхоть».
«Сучья война»: между молотом и наковальней
Рассказывая о великой резне в воровском мире после войны (очерк «Блатные против сук»), мы лишь вскользь коснулись роли «мужицкого» сообщества в «сучьих войнах». Конечно, в большинстве своём «мужики» старались не вмешиваться в эти кровавые «разборки», соблюдая молчаливый нейтралитет. Да и их особо не трогали ни «воры», ни «суки». «Мужик», как говорится, он и в Африке «мужик». Любопытны в этой связи рассуждения старого лагерника Ахто Леви в его романе «Мор»:
И всё же в этой кровавой «мясне», «резне» определённое сочувствие «мужиков» было на стороне «честных воров». Вскользь мы уже касались этого в очерке о «сучьей войне», но теперь остановимся подробнее.
Почему же «мужики» понемногу склонялись на сторону «законников»? Да потому, что в ходе резни «честняки» уже сами искали поддержки основной массы арестантов. В принципе, конечно, и «воры», и «суки» были одного «блатного замеса». Только «суки» переметнулись на сторону администрации ГУЛАГа, обретая в таком союзе поддержку и защиту для себя. Только ведь нутро у них от этого не переменилось! Они по-прежнему не желали работать, вели привычный издавна образ жизни с пьянками, картами, «курочили сидоры» основной безропотной массы арестантов.
«Сукам» не нужны были ни сочувствие, ни поддержка «мужицкой» и «фраерской» массы. Чувствуя поддержку лагерного начальства, они вели себя, как хозяева положения.
«Вору» же настраивать против себя «мужика» было бы полным безрассудством: «начальнички» за «законника» не заступятся, а если «мужик» объединится с «суками» (которые на словах выступали «народными защитниками»), то «ворам» — конец. «Вилы», говоря на блатном жаргоне.
И «воровской закон» стал меняться; «мужик» это ощутил. И стал «мужик» даже немного «жалеть» «честного вора».
Это заметно, например, в рассуждениях того же Леви: