Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)

Однако суть ещё не в этом. И эти два мои знакомца, и многие другие, бывшие офицерами и побывавшие в лагерях, утверждали, что лагеря создавались специально офицерские, велась пропаганда, что Сталин несправедливо обошёлся с фронтовиками, разогнал любимых генералов, расформировал части, сажает ни за что. Говорилось и другое — «Лаврентий Павлович — единственный защитник и опора». То есть, надо думать, что заговор бериевский готовился широко, основательно, задолго и мы ничего об этом не знаем до сих пор.

Любопытно, что слухи о «бериёвских лагерях» не ограничиваются свидетельством Михайлова. На заре перестройки промелькнуло о них несколько заметок в прессе, мне тоже рассказывали мои коллеги о воспоминаниях нескольких лагерников: бывшие зэки говорили о том, что такого рода закрытые лагеря постепенно начали создаваться в середине — конце войны. Более того: там даже опробовались новые образцы вооружений, в том числе знаменитый автомат Калашникова. Однако более точных данных о таких местах лишения свободы нет. Тем более неясно, какой процент бывших уголовников-«штрафников» мог там содержаться. Тайна «бериёвских лагерей» пока так и остаётся тайной.

Зато в обычные лагеря и «рокоссовцы», и другие «штрафники» попадали, как говорится, рядами и колоннами, без учёта героического боевого прошлого.

Что же, «чалиться» так «чалиться». К тюрьмам, лагерям, таёжным «командировкам» «честным босякам» не привыкать. Тем более среди них было немало «законных воров», и они рассчитывали встретить со стороны «арестантского братства» почёт, уважение и восхищение. А там, как и прежде — гужеваться с «братвой», «обжимать» «фраеров»… Не зря же места лишения свободы блатные характеризовали поэтически — «Там, где вечно пляшут и поют».

Конечно же, «законники», прошедшие фронт, в глубине души понимали, что преступили «воровской закон». Но успокаивали себя тем, что законы со временем меняются; как-нибудь утрясётся, ведь в лагерях остались их «кореша», со многими из которых «штрафники» вместе «ломали пайку», ходили на «дело», решали важные вопросы на «толковищах». Да и вообще, за святое же дело воевали, Отчизну защищали от врага! Должны же «братья» принять это во внимание!

Победитель не получает ничего

Но геройского прошлого фронтовиков «братва» во внимание не приняла. Агрессивно встретили отвоевавшихся «штрафников» их бывшие «кенты». Формально они защищали «праведность» уголовных «понятий». Вор не должен брать оружие из рук власти. Кто нарушил этот закон — тот отступник. И никаких оправданий ему нет.

Однако эти фразы часто скрывали обычную борьбу за власть в уголовном мире. У лагерных «законников» появилась возможность исключить нестойких собратьев из «элиты» арестантского мира, лишить привилегий — не работать, обирать зэков, быть в «зонах» безраздельными хозяевами.

К тому же «истинные воры» считали, что «штрафники» проявили малодушие, не желая переносить тяжести лагерной жизни и фактически став «холуями» властей. Ведь те, кто взял оружие, подчинились людям в погонах — неважно, в милицейских или в военных.

Замечательно описывает суть возникшего конфликта Михаил Дёмин в автобиографическом романе «Блатной», как раз посвящённом первым послевоенным годам уголовноарестантского мира. В камеру воров «заплывает» записка из соседней «хаты» — «ксива»:

«Дело вот какое, — писал Цыган, — у вас в камере находится Витька Гусев. Я его сегодня видел на прогулке. Он наверное хляет за честного, за чистопородного… Если это так — гони его от себя. И сообщи остальным. Гусь — ссученный! В1945 году я встречался с ним в Горловке; тогда он был — представляешь? — в военной форме, при орденах, в погонах лейтенанта… Всем нам горько и обидно наблюдать такую картину, когда среди порядочных блатных ходят всякие порченые. И неизвестно, чем они дышат, какому богу молятся…»

Получив такое послание, воры начинают подробно расспрашивать обвиняемого: