Великие дни. Рассказы о революции

— Я с полным удовольствием, — сказал Петр Семенович. — Только как же они будут учиться, если вон пушки палят?

— А мы, дорогой товарищ, до пушек привычные, — ответил за всех Костенко. — Под пушками мы не только что, а даже спимо!..

— Да, пушки нам нипочем, — улыбнулся Примаков. — Научите их чтению и четырем правилам арифметики!

— Вот-вот, товарищ комдив, и в этой самой арихметике мы тоже не очень, — признался Дубовик.

— Времени маловато, товарищ комдив, — почесал затылок учитель.

— А мы устроим, так сказать, вроде ускоренного выпуска, — улыбался Примаков. — У них не будет никакой службы, никакой работы, кроме азбуки.

— Постараюсь, товарищ комдив. Могу заниматься хоть целый день.

— Вот это хорошо! — потирал руки обрадованный Дубовик.

— Значит, Петр Семенович, с завтрашнего утра и начнем?

— Начнем, товарищ комдив, — ответил учитель.

— Знаете, я так люблю школу, — сказал Примаков, выходя с Петром Семеновичем из класса. — Мой отец был сельским учителем на Черниговщине. Я и сам, когда приезжал из гимназии на каникулы, помогал отцу. И до сих пор помню эти слоги в букваре: "Маша ела кашу…"

2

На следующий день школьный двор напоминал полковое собрание — был полон конниками. Погода стояла теплая, солнечная, и учитель, посовещавшись с комдивом Примаковым, решил устроить занятия прямо под открытым небом. Тем более, что класс не вместил бы всех желающих. Да в классной комнате было бы и несподручно работать: ученики повыросли из этих ребячьих парт.

"…О том, как в ночи ясные, о том, как в дни ненастные…" — пелось в знаменитой песне о буденовцах. Один из таких ненастных дней изображен на картине художника Б. Грекова "Переправа у реки Чир".

Дубовик, ни разу не имевший удовольствия сидеть за партой, примерился было сесть, но чуть втиснулся за парту со своей шашкой и подсумками. Он сидел, и его лицо сияло от счастья.

Дрібен дощик іде,
А я в ямці сижу.
Не рухайте мене, хлопці,
Бо я мамці скажу!

Но веснушчатый озорной казак гаркнул над ухом:

— Встать, смирно-о!

Дубовик, затарахтев шашкой, с трудом поднялся из-за парты.

Конники потешались над ним:

— Твое счастье, что парта одна, а если бы стояла в рядах, ни за что бы ты не выбрался!

— Нет, лучше сидеть на чем стоишь, чем за этой штуковиной! — смеялся и сам Дубовик, оглядываясь на парту.

Красные казаки очистили на дворе место, поставили стол и школьную доску, а сами разместились прямо на земле: кто сел, поджав по-турецки ноги, кто прислонился к плетню. Лучше всех устроились пулеметчики: они сидели на своих тачанках. Сверху им было хорошо видно.

Занятия начались сразу же после чистки лошадей и завтрака. В назначенный час во двор вошел учитель. Вчера все видели его в старенькой черной косоворотке, а сегодня на Семеныче был пиджак, а на голове соломенная шляпа — солнце припекало порядком.

Из школы на крыльцо вместе с учителем вышел инструктор политотдела дивизии, светлоглазый, с журавлиной шеей, Виктор Горшков.

Увидев их, Дубовик, который сам вызвался дежурить, зычно скомандовал:

— Смирно-о!

Загремев ножнами сабель, казаки встали.

Учитель оторопело остановился на ступеньках крыльца. Он оглянулся на инструктора политотдела, не зная, к кому относится вся эта честь, и не зная, что делать ему дальше.

Но Виктор Горшков и не подумал сходить с крыльца.

— Это вам. Теперь вы у них начальник, — вполголоса сказал Семенычу инструктор политотдела и поспешил юркнуть за дверь, в сени.

Старый учитель, смущенно улыбаясь, пошел к столу, махая снятой шляпой:

— Садитесь, товарищи, садитесь!

И когда эти необычные ученики наконец уселись, начал свой первый фронтовой урок.

3

Уже солнце сошло с полудня, когда комдив Примаков вернулся в Перво-Константиновку. Он ездил в свою дежурную вторую бригаду. Бригада красных казаков стояла у хутора Преображенского и занимала фронт от Черного моря до Сиваша. Ее задачей было наблюдать за Перекопским валом, за которым укрепился — и думал, что сидит в полной безопасности, — барон Врангель.

Вернувшись к себе в штаб дивизии, Примаков тотчас же спросил у комиссара, как идут занятия у Петра Семеновича.

— Занимаются усердно, Виталий Маркович, — ответил комиссар.

И он рассказал, как проходит обучение грамоте.

Накануне учитель с помощью инструктора политотдела дивизии заготовил большие буквы. Их намалевали тушью на картоне и оберточной бумаге. Семеныч по многолетней привычке начал урок с обычных, самых легких, знакомых слов: "ма-ма", "па-па". Он не учел того, что у многих его бородатых и седых учеников "мамы" давно нет и что большинство этих конников сами стали "папами".

— Как же Семеныч не сообразил, что "мама" и "папа" уже не годятся для наших "студентов"? — сказал Примаков.

— Казаки, Виталий Маркович, так ему сразу же и выложили. Нам, говорят, не худо бы читать какие-либо другие слова. Семеныч быстро нашелся. Взял для складывания новые слоги: "же-на", "де-ти".

— Это уже ближе к действительности. Но можно бы еще лучше. Ему подскажут, я в этом уверен! — говорил Примаков.

— Не знаю, как после обеда, а до обеда он обходился этими словами.