Великие дни. Рассказы о революции

…Никто не даст нам избавле-енья.
Ни бо-о-ог, ни царь…

…Прошло двадцать лет после этого ночного брода, но я больше не слышал такого "Интернационала"! Это был не гимн, который мы и тогда и двадцать лет позже охотно пели после торжественных сборищ, пели в казармах, в клубах, во дворцах, на улицах и площадях. Нет, это был особый, ни с чем не сравнимый "Интернационал". "Интернационал"-пароль, "Интернационал"-спаситель…

Мы вышли на берег. Всё, что держали над головой, чтобы не замочить, опустили. С нас лила вода, и тяжелые, в речном иле, сапоги скользили по траве. У моего третьего взвода, который шел сзади, по уже наслеженному месту, разъезжались ноги. За нами от реки тянулась полоса травы, которая при звездном свете казалась черной и маслянистой, точно посыпанная антрацитом. Только тут, на земле, на ветру, мы почувствовали, что мы мокрые.

Впереди уже слышались новые — не то удивленные, не то виноватые — голоса. Среди них я различил ворчливый голос Петра Димитрича.

Я пропустил взвод и пересчитал людей. Все, в реке никого не осталось! Последним, опираясь на палку, шел Карпов. Я подождал его, и мы пошли вместе. Вскоре поравнялись с какой-то темной грудой на земле. Узнали по белой изогнутой ленте — пулеметчик. Карпов остановился над лежащим. Стоял, высокий, темный, пристукивая палкой об землю, томил молчанием.

— По своим, милый, стрелял? — наконец спросил он.

Пулеметчик поднялся и сел.

— Не видно было, товарищ… — быстро заговорил он, точно давно ждал этого вопроса. — Темно было! Ночь! Не разобрать…

— Плохо стрелял! — сказал Карпов и пристукнул палкой о землю. — Плохо! Все целы!

Пулеметчик облегченно вздохнул, засмеялся, но негромко, про себя, как бы улыбнулся своей радости. Но Карпов стоял над ним, и надо было оправдываться…

— Темно было! Ночь! Не разобрать… — ответил пулеметчик.

1940

НИКОЛАЙ ТИХОНОВ МЕТКИЙ ВЫСТРЕЛ

В 1918 году в Астрахани было очень тяжелое положение. Белые подняли восстание и захватили большую часть города. Главным руководителем красных войск был тогда Киров. Он работал неустанно день и ночь, сам посты расставлял, сам следил за распределением боеприпасов, он выкинул лозунг: "Астрахань не сдадим!"

Бои и стычки с белыми были чуть не каждый день, но решительного успеха наши части не имели, так как белыми руководил штаб из бывших офицеров, который умело направлял их действия, а их войска кольцом охватили районы города, занятые красными.

— Понимаю, в чем теперь главная задача, — сказал Киров. — нужно лишить белых руководства — разгромить их штаб. Ведь простым глазом виден и дом, где он помещается, а как до него достать?

— Если из пушки попробовать его кончить? — говорят командиры. — Правда, с одного выстрела не попадешь сразу, но нескольких снарядов будет достаточно.

— Задача тут какая, — опять говорит Киров, — если начать обстрел артиллерийский, то много домов разрушишь, прежде чем в него, в штабной дом, попадешь. А разрушишь дома — жителей поубиваешь, имущество у них пропадет. Недовольство будет, и белые пропаганду разведут — дескать, красные людей простых не жалеют и стреляют по городу. Да, кроме того, и все офицеры при первых выстрелах разбегутся и штаб в другое место перенесут, и ничего мы не выиграем…

Думали, думали командиры, потом приходят к Кирову и говорят:

— Есть в городе один знающий артиллерист, уж такой мастер, что без промаха стреляет, с одного выстрела в цель бьет.

— Ну и хорошо, — говорит Киров, — давайте его сюда…

— Да он не пойдет!

— Как — не пойдет?

— Да он непонятный какой-то человек, замкнутый, одинокий…

— Вот он какой! — сказал Киров. — А пришлите-ка его ко мне. Я с ним с глазу на глаз поговорю.

А все знали, как понимает Киров людей и как, с каждым говоря, он человека насквозь видит, чем человек жив, и какие у него мысли на уме, и какое у него сердце — доброе или злое.

Пошел этот человек к Кирову. Долго они говорили наедине. Потом ушел этот артиллерист какой-то взволнованный, блестя глазами, а Киров назначает срок наступления, чтобы прорвать кольцо белых и разбить их.

— А штаб? — спрашивают его. — Как же с ним быть?

— А вот увидите, — говорит Киров и хитро прищуривается.

Готовятся все к атаке решительной, и вдруг является этот знаменитый артиллерист. Лицо строгое, вид сосредоточенный, осматривает пушки. За ним следят во все глаза, как бы чего он не напортил в задуманной операции, но он не обращает ни на что внимания, кроме как на пушки. Одну пушку отвергает, говорит — прицел испорчен, не в порядке, другую — что у нее тоже что-то не так, третью — и останавливается на одной.

Смотрел он ее, смотрел, примеривался, прикидывал, вычислял, в бинокль смотрел, всех в пот вогнал своей медлительностью, потом еще раз оглядел ее — и выстрелил из этой пушки.