Великие дни. Рассказы о революции

— Вот-вот… — живо повернулась к ней рассказчица, — домашняя работница. Это товарищ Ленин сказал: "Каждая кухарка должна уметь управлять государством". А когда она уже управляет, это значит — она уже не кухарка, работница, вот. — Она передохнула, оглядела всех и сказала, останавливая себя: — Опять я отвлеклась в сторону. Так вот, это было в восемнадцатом году. Собрать вместе и рассказать, что было в этом году, я не смогу своими неумелыми словами. Была такая песня: "Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне…" Так пели тогда красноармейцы из конца в конец Советской России, и это пели они не про Трансвааль, а про нашу страну — это она вся пылала в огне. Все качалось и сотрясалось. Советская власть то побеждала, то казалось, что уже подходит нам конец…

Вот так-то и пришлось погибнуть этому большевику и герою. Во главе отряда деповских рабочих в глуши Оренбургских степей он был окружен белоказацкими бандами. Они несколько дней сдерживали напор белых. Сдерживая их, они прикрывали всю Советскую страну. Один раз на вечерней заре они смотрят — иссякают патроны, затворы загорячели, но есть еще один пулемет и к нему много лент.

Тогда этот герой, товарищ Соломон, говорит: "Товарищи, зачем нам здесь погибать всем? Мы еще будем нужны революции. Еще только началась борьба. Много сил должен отдать наш класс, чтобы победить. Как военный комиссар отряда, приказываю: уходите от меня, оставьте меня одного с пулеметом. Я еще, сколько могу, удержу белую сволочь". Товарищи не хотели его слушать. Некоторые предлагали взамен его остаться у пулемета. Но, как их комиссар, он велел им уйти. И они его послушали. Жалея его, плача о нем и вспоминая, они ушли, унося свои пустые винтовки, без патронов. А он еще много часов продержался один с пулеметом. Враги сначала думали, что там еще весь отряд, но потом догадались и полезли его взять. Но он успел в них прострочить все ленты патронов. Потом остался у него только наган. И только последний патрон из нагана он оставил для себя.

Она разом замолчала, вынула папиросу, взяла из костра горящую ветку и от нее прикурила. Она явно считала, что досказала свою историю до конца, но ребята глядели на нее — они еще чего-то ждали.

— Значит, он застрелился? — спросил один парнишка.

— Да, — ответила рассказчица.

— А почему? — спросил этот же парнишка.

Но ему сразу ответило несколько ребячьих голосов, поясняя, что белые не просто убивают, а мучат перед смертью…

Потом, когда разговор об этом стал затихать, он опять спросил:

— А вы не знаете, что сталось с этими товарищами из отряда?

— Да, знаю, — быстро ответила рассказчица. — Многие из них убиты в гражданскую войну. А некоторые до сих пор живы. Они коммунисты и хорошо работают в разных местах Союза.

— А вот я еще что думаю, — сказал этот же парнишка, — он, этот товарищ Соломой, он был для революции самый ценный из всех, верно? Тогда это ошибка его, что он остался. Он должен был оставить другого кого-то вместо себя, верно?

Это был интересный вопрос. Парнишка совсем не был непонятлив, как это казалось сначала, — недаром его брови все время, когда он спрашивал, вздрагивали, он все время думал о чем-то. Он сыграл большую роль в этом рассказе, этот маленький худенький мальчик с большими ушами и нервными бровями, без его расспросов рассказчица никогда не рассказала бы до конца. На эти слова рассказчица сначала ничего не ответила и потом сказала немного растерянно:

— Вот какие вы дотошные. Я знаю, что он сделал хорошо, а почему — как-то не думала, почему он так сделал.

Тут в разговор вмешался инженер-электрик:

— Я не герой, но я сделал бы так же, как этот товарищ. Надо было до последнего предела удержать врагов. Сделать это мог только человек исключительного мужества и самообладания. О себе он знал — у него мужества и самообладания хватит. Но он ни на кого из товарищей не мог рискнуть положиться… Он чувствовал, что от этого зависела судьба всего дела.

Он говорил так уверенно, точно знал когда-то этого человека. По взглядам ребят чувствовалось, что они заинтересованы этим, как вдруг одна из девочек робко и взволнованно спросила рассказчицу.

— А зачем ты говорила про кухарок? Они в твоем рассказе получаются совсем лишние.

И сразу центр внимания перешел на этот взволнованный вопрос, и ребята явно были довольны им.

— Нет, они не лишние, — горячо ответила рассказчица. — Они совсем не лишние… Я только объясняла вам, ребята, что я не умею рассказывать. Это не только не лишнее, это, можно сказать, самое главное, потому что кухарка — это я же сама, — сказала она гордо. — До девятнадцатого года кухарка. Я служила у господ двенадцать лет, и хотя мне было уже под тридцать, меня эти совсем чужие люди имели право называть "Нюша" и на "ты", а я им не то чтоб по имени и отечеству, а называла их "барин" и "барыня". Вот как это было! — с гневом и весельем сказала она. — Но однажды летом семнадцатого года в большевистской газете появился призыв к домашним работницам. С этого я и считаю свое освобождение.