Великие мечты

И он заговорил. Он говорил и говорил. Вокруг них продолжалась суета с едой, напитками, беспошлинной торговлей, потом выключили на ночь освещение, а сосед Роуз все не мог остановиться. Его зовут Барри Энглтон. Он фермерствовал в Цимлии всю свою жизнь, а до него — его отец. У них столько же прав, сколько… и так далее. Роуз перестала вслушиваться в его слова, потому что ей стало ясно: ее влечет к этому мужчине, хотя он ей вовсе не симпатичен, и его жаркий ворчливый голос уносил ее туда, где она таяла, таяла…

Отношения Роуз с мужчинами были обречены на неудачу — такие времена. Она, разумеется, относилась к ярым феминисткам. Замуж она вышла в конце семидесятых за товарища, с которым познакомилась во время демонстрации перед американским посольством. Он соглашался со всем, что она говорила о феминизме, мужчинах, женской доле; он, улыбаясь, стремился не отставать от нее в прогрессивных формулировках; однако Роуз видела, что все это лишь поверхностная уступчивость, а на самом деле муж не понимает женщин и свою фатальную наследственность. Она критиковала его за все, и он только поддакивал, что да, тысячи лет преступного ущемления в правах невозможно исправить за один день. «Я бы сказал, что ты очень здраво тут рассуждаешь, Роузи», — говорил он добродушно, с задумчивым видом, когда она заканчивала длиннющую тираду, где упоминалось все — от выкупа за невесту до женского обрезания. И улыбался. Он вечно улыбался. Его розовое, пухлое, желающее угодить лицо выводило ее из себя. Роуз ненавидела мужа, хотя повторяла себе, что в принципе он — неплохой материал. Ее сбивало с толку то, что, поскольку ей вообще почти ничего не нравилось, она не считала, что нелюбовь к мужу может стать основанием для анализа ее собственного поведения. Правда, иногда Роуз приходило в голову, уж не ее ли привычка раздраженно комментировать его действия, когда они занимались сексом, довела мужа до импотенции. Чем больше он соглашался с ней, чем больше улыбался, и кивал, и ловил каждое слово из ее рта, тем сильнее Роуз его презирала. И когда она потребовала развод, он сказал: «Что ж, это справедливо. Я всегда говорил, что ты для меня слишком хороша, Роузи».

А этот мужчина, Барри, — совсем другое дело.

Со ступеней аэропорта Роуз следила за тем, как он расплачивается с носильщиком — повелительно, барственно, она аж вскипела от негодования. А он, заметив, как она стоит со своим большим чемоданом и оглядывается в поисках заказанного такси, подошел к ней вразвалочку и сказал:

— Я подвезу вас до города.

Барри поставил свой чемодан рядом с ее и ушел на стоянку. Через мгновение перед Роуз вырулил большой «бьюик», передняя дверь распахнулась. Она села. Материализовался негр и сложил их вещи в багажник. Барри снова дал денег.

— Я заказывала такси.

— Не велико горе, шофер найдет себе другого пассажира.

Еще в самолете Барри закончил свои излияния своеобразным приглашением:

— Почему бы вам не приехать ко мне на ферму и не посмотреть на все своими глазами?

Роуз отказалась, а теперь жалела об этом. Но недолго.

— Поехали на ферму, позавтракаем, — предложил Барри.

Роуз была знакома с тем, что мог предложить ей город Сенга; она находила его скучным захолустьем с высоким самомнением. На самом деле о Цимлии она думала совсем не то, что писала о ней, а прямо противоположное. Только товарищ президент Мэтью искупал недостатки страны, а теперь… Она пожала плечами и сказала:

— Почему бы и нет?

Они не поехали через город, а объехали его вокруг и скоро углубились в буш. Не каждый может полюбить Африку, и Роуз в том числе, хотя она знала, что есть те, кто любит, да и как было не знать о них, ведь обожатели континента так громогласны. (И почему они ходят с таким видом, будто эта их любовь является доказательством их внутреннего благородства?) Прежде всего, Африка слишком велика. Потом эта диспропорция между городскими и культивированными территориями и нетронутыми землями. Сплошные заросли проклятого буша и беспорядочные холмы, и всегда риск каких-то волнений и нарушений порядка. Роуз не выезжала обычно за пределы городов, максимум, на что могла согласиться, это пятиминутная прогулка по заповеднику. Ей нравились тротуары, и пабы, и залы заседаний, где произносились речи, и рестораны. Но сейчас она сказала себе, что было бы неплохо познакомиться с белой фермой и белым фермером, хотя, само собой, о его жалобах она писать не станет, ведь вся его критика сплошь касается чернокожих, а нынче политика совсем другая. Ладно, назовем этот визит расширением кругозора — с небольшой натяжкой.

Когда они остановились перед большим зданием из кирпича-сырца в окружении горстки эвкалиптов (Роуз оно показалось уродливым), Барри велел гостье обойти дом и зайти с парадного входа, а ему нужно еще заглянуть на кухню, распорядиться насчет завтрака. Еще не было и восьми, при обычных обстоятельствах Роуз спала бы еще час. Солнце стояло высоко, было жарко, яркие цвета резали глаз — сплошь алое, пурпурное и насыщенная зелень, и повсюду розоватая пыль. Ее обувь почти исчезала в ней. Уходя, он ворчливо заметил: