Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана

Положение падишаха, которым объявил себя Бабур в Кабуле, поскольку остался единственным царевичем из династии Тимуридов, обладающим троном, стало теперь более прочным и законным, чем когда-либо, и Бабур получил возможность торжественно отпраздновать свое верховенство. Распространили известие, что все потомки Тимура и Чингисхана, а также все, кто служил Бабуру в прошлом, должны явиться в Агру и «получить подобающие милости». К концу 1528 года, видимо, немалое количество народу приняло приглашение на великолепное празднество. Наиболее важные гости сидели в особо для такого случая выстроенном павильоне полукругом протяженностью в сотню ярдов, с Бабуром в центре, и два главных действа – поглощение пищи и вручение подарков – происходили под постоянное сопровождение боев между животными, выступлений борцов, танцев и акробатики. Золото и серебро рекой лились из рук гостей Бабура на специально постеленный для этой цели ковер, а он в свою очередь вручал царские подарки, особенно любимые в подобных случаях – портупеи и почетные одежды, ибо вещь или платье из рук императора есть видимый и осязаемый знак его приязни. Среди важных гостей из дальних мест были и посланцы от старых врагов Бабура узбеков, чье присутствие отчасти льстило новому императору, но не только люди известные получали награду: какой-то плотогон, стрелки из мушкетов, дрессировщик гепардов и даже несколько крестьян из Трансоксианы – все они поддерживали Бабура во «времена без престола» и теперь явились за своим вознаграждением. Всем было оказано уважение, все получили подарки. Этот большой праздник стал высшей точкой периода эффектной щедрости, снисхождения и терпимости, которыми Бабур откровенно наслаждался в своих новых владениях, таких богатых по сравнению с захолустным маленьким Кабулом. «Сокровища пяти царей достались ему, – писала позже Гульбадан, – и он все роздал». Он хладнокровно вернул «Кохинур» Хумаюну. Он послал ворох самых великолепных драгоценностей женщинам своей семьи в Кабул. Все это было весьма привлекательно, однако недальновидно, и даже перед празднеством ресурсы настолько исчерпались, что офицеры получили приказ вернуть в казну треть жалованья. Империя, унаследованная Хумаюном, обладала слишком малыми средствами, чтобы вернуть эти деньги.

Бабуру было всего сорок пять лет, но он чрезвычайно часто болел. Его здоровье никогда не было хорошим – воспоминания пестрят упоминаниями о тревожных болезнях и даже еще более тревожных лекарствах, – к тому же Бабур, как и многие члены его семьи, был крепко пьющим человеком, а запреты Корана на алкоголь имели в точности то же действие, как и восемнадцатая поправка в Америке.[17] Бабур поясняет в одном из мест своих мемуаров, что, решив отказаться от вина, когда ему исполнилось сорок лет, он «теперь пьет чрезмерно, хотя прошло меньше года»; страницы его книги полны описаний того, как он сам или другие убеждают людей или вынуждают их обманом принимать алкоголь. Многим это казалось чем-то вроде опыта исключительно приятных ощущений; оно сравнимо с отношением некоторых пуритан к сексу. Одна из любимых возбуждающих историй повествует о некоем жестоком эмире, который мучил свою набожную сестру, заперев ее в комнате и не давая ей ни еды, ни обычного питья, а только вино; она отказывалась и готова была принять мученическую смерть, но эмир насильно вливал ей в рот вино, чтобы прибавить к мукам отвращение. Кстати, сам Бабур предпочитал алкоголю наркотик, маджун, как он его называет, и в описаниях своих приятных ощущений он очень близок к современности; «под его воздействием перед нами возникали прекрасные поля цветов… мы сидели на холме близ лагеря и любовались видом». Но разумеется, было бы преувеличением клеймить его прозванием наркомана или алкоголика – не говоря уже обо всем прочем, в его увлечениях было слишком много порядка: суббота, воскресенье, вторник и среда отводились вину, остальные три дня недели – маджуну. Его болезни – постоянные нарывы, ишиас, гнойные выделения из ушей и кровохарканье – объясняются прежде всего тяжелой жизнью в молодые годы.