Великие Моголы

Бабур вначале был похоронен в Агре, в саду на берегу Джамны, но он выразил в своем завещании волю, чтобы последним местом его упокоения стал любимый сад в Кабуле. Тело Бабура оставалось в Агре по меньшей мере девять лет, но где-то между 1540-м и 1544 годами его перевезли в Кабул из Хиндустана, управляемого тогда Шер-шахом, победителем Хумаюна. Могила в Кабуле расположена в саду на ступенчатом склоне, на высокой террасе, где Бабур любил сидеть, наслаждаясь пейзажем своего, маленького царства, которое всегда считал родным домом. Двое из его детей, Хиндал и Ханзада, похоронены поблизости, на той же террасе. Некоторые из его потомков, Великих Моголов, сделали благочестивые добавления к могиле Бабура. Джахангир установил в изголовье простой каменной плиты мраморную стелу, Шах Джахан — изящную, тоже мраморную ограду, а на нижней террасе велел построить беломраморную мечеть. Весь ансамбль являл бы собой изумительный мемориал на открытом воздухе, но, к несчастью, нескольким нынешним чиновникам пришло в голову защитить долговечный мрамор, соорудив над мемориалом до нелепости несовместимую с ним надстройку, похожую на дорогостоящую автобусную станцию с покатой красной черепичной крышей и мансардным окном, — все это вопреки ясно выраженной в завещании воле императора не воздвигать крышу над его могилой. Бабур, который, как и Джахангир, был самым страстным садоводом среди Великих Моголов, был бы донельзя разочарован современным состоянием своих террас, запущенных и частично отведенных под временные постройки и огромный бетонный плавательный бассейн. Сегодня, как, вероятно, и в последние два столетия, романтическая запись Бабура о могиле в любимом саду забыта. Но нет сомнения, что рано или поздно, при постоянном росте туризма на всей территории бывшей империи Великих Моголов, в Кабуле найдут разумным отдать ему должное.

ХУМАЮН

Говорят, что последние слова Бабура, обращенные к Хумаюну, были такие: «Не причиняй зла твоим братьям, даже если они того заслуживают». Впоследствии историографы Хумаюна приводили эти слова по поводу каждого из многих случаев, когда он проявлял необъяснимую иными причинами мягкость по отношению к троим своим непутевым единокровным братьям Камрану, Аскари и Хиндалу. То был фатальный совет для человека, от природы столь склонного к сентиментальности, как Хумаюн, поскольку он придавал чисто внешнюю видимость сыновнего послушания столь им любимым слезливым сценам семейного примирения. Когда он, беспомощный, приехал в Персию как беженец и от своих настоящих врагов в Индии, и от братьев в Афганистане, шах спросил, что вынудило его предпринять подобный шаг. Хумаюн не задумываясь ответил: «Вражда моих братьев». Он мог бы добавить, что его собственное нежелание противостоять этой вражде. История его правления полна сцен, во время которых его братья, после очередного мятежа, являлись к нему вымаливать прощение, в знак покорности и смирения повесив, совсем не по-воински, сабли себе на шею; Хумаюн, со слезами на глазах, поднимал их, усаживал за праздничную трапезу, осыпал подарками и тотчас назначал на очередные высокие должности. Наставление Бабура было столь полезно ему и его историографам именно потому, что служило скорее оправданием, а не объяснением его поступков.