Великие неудачники. Все напасти и промахи кумиров

Писал прозу, однако из многочисленных попыток напечататься в советских журналах почти ничего не вышло. Лишь одна публикация в журнале «Юность», о которой Довлатов сам написал: «Портрет хорош. Годится для кино. А текст – откровенное говно». Набор его первой книги был уничтожен по распоряжению КГБ. С конца 60-х Довлатов публикуется в «самиздате», а в 1976 году некоторые его рассказы были опубликованы на Западе в журналах «Континент», «Время и мы», за что Сергей Донатович со скандалом был исключен из Союза журналистов СССР.

В 1978 году из-за преследования властей Довлатов эмигрировал в Вену, а затем переселился в Нью-Йорк, где издавал эмигрантскую газету «Новый американец». Одна за другой выходят книги его прозы – «Невидимая книга» (1978), «Соло на „ундервуде“» (1980), повести «Компромисс» (1981), «Зона» (1982), «Заповедник» (1983), «Наши» (1983). К середине 80-х годов добился большого читательского успеха за рубежом, печатался в престижном журнале «New-Yorker». До него там публиковался только Владимир Набоков.

Умер 24 августа 1990 года в Нью-Йорке.

Сухая биографическая справка. Она вроде бы говорит все о жизни Довлатова и… ничего.

Именно после смерти к Сергею на родине пришла оглушительная слава. Его издают и переиздают фантастическими тиражами. О нем делают радио– и телепередачи. Его именем называют престижную литературную премию.

Это одна сторона медали. Есть и другая, совершенно неожиданная. Стоит только открыть его переписку с писателем Игорем Ефимовым, и все благостное представление о Довлатове летит вверх тормашками.

30 ноября 1987 года (менее чем за три года до смерти Сергея) Ефимов пишет своему приятелю М. Бланку: «Дорогой Миша! Ваш звонок о довлатовских гнусностях привел меня в прекрасное расположение духа. Несколько дней я не мог понять природы этого извращенного чувства. Потом, наконец, понял: исчезла боль утраты. Разрыв двадцатилетней дружбы, да еще без всяких видимых причин, на ровном месте, – дело болезненное. Но когда видишь, что твой бывший друг превратился просто в мелкую, злобную гниду, – это приносит большое облегчение».

Ссора воистину возникла на пустом месте. Довлатов не пришел на юбилей, организованный Ефимовым. На это празднество были приглашены люди крайне несимпатичные Сергею. Поэтому и не пришел.

Такой демарш вызвал у Ефимова взрыв яростного раздражения. Он припомнил все, в чем Довлатов был и не был виноват.

Довлатов пробует обстоятельно объясниться.

Ефимов возвращает письмо нераспечатанным:

«24 декабря 1987 года. Сережа! От Вашего письма я не жду ничего, кроме новых обид и несправедливостей, поэтому возвращаю его нераспечатанным. Страшно иметь неприятеля в Вашем лице, но как выяснилось, иметь Вас в качестве приятеля – еще страшнее. Поэтому давайте прекратим наши отношения, которые обоим уже давно стали в тягость».

Спустя год Довлатов пробует все же объясниться: «6 января 1989 года. Дорогой Игорь! Двадцать пять лет назад Вы были первым и, говоря всерьез, единственным человеком, внушившим мне некоторую уверенность в своих силах – это с одной стороны. А с другой стороны, Вы на протяжении тех же 25 лет считали меня симпатичным, хоть и непутевым, человеком, каковым я и являюсь в действительности. Вашей роли, пышно говоря, в моей жизни я не забуду, и потому меня травмирует наша глупая ссора».

Ответ Ефимова 13 января 1989 года не оставляет никаких надежд на примирение: «Людей, довольных своей жизнью, вы не переносите. В вас живет некое извращенное чувство справедливости. Вы считаете, что нельзя ненавидеть человека просто так, за здорово живешь. Для ненависти нужна причина. Как и суровая организация, распоряжающаяся судьбами людей на одной шестой части суши, вы „шьете дело“. Обвинения, которые вы сочиняете, всегда содержат какое-то зерно правдоподобия, которое удерживает их на плаву. Кроме того, вы снабжаете их яркими литературными деталями, остроумными добавками. Получаются такие короткие новеллки про живых людей, которые каждый с удовольствием передает дальше. То есть вы сочиняете сплетни-самоходки, клевету с моторчиком, чаще всего – юмористическим. Ибо, увы, надо сказать печальную правду: вы неисправимый, заядлый, порой даже бескорыстный, талантливый, увлеченный своим делом очернитель. Всю жизнь Вы использовали литературу как ширму, как способ казаться. Вы преуспели в этом».

Конфликт страшно мучает Сергея. В беспощадных словах Ефимова сквозит какая-то правда. Примирение совершенно невозможно. Игорь Ефимов даже не здоровается с Довлатовым в коридорах радиостанции «Свобода». Критик Александр Генис, подливая масло в огонь, отзывается о Довлатове как о «гении отточенной банальности». Эссеист Петр Вайль говорит, что Довлатов преувеличивает в своих опусах собственное великодушие.