Великие неудачники. Все напасти и промахи кумиров

Датировано «Письмо» 23 сентября и октября 1933 года и в рукописи названия не имеет. Герои рассказа, естественно, придуманы. Они одновременно смешны и философичны, невероятно абсурдны и ни в коей мере не могут быть причислены к советским людям, которые (все и без всякого исключения) имели своей целью жениться так, чтобы удобней было строить для начала социализм, а в конечном счете и коммунизм. Тем не менее крупнейшие шармсоведы полагают, что «Письмо» носит автобиографический характер. С учетом того, что вряд ли в каком-либо из произведений Даниила Ивановича можно обнаружить что-либо автобиографическое. Парадокс очевидный.

Еще очевидней «парадокс наличия» прямой связи данного «Письма» с жизнью писателя.

Все дело в том, что любовный роман Даниила Ивановича прервался в 1933 году. Его бросила женщина. Она была актриса, красивая и молодая. Ей хотелось богатства, славы, денег, положения в обществе, счастья, семьи, квартиры, детей. Она умела плавать в бассейне, носить красивые платья, белье, чулки и туфли, подводить брови. Она и танцевала очень хорошо. И она любила Даниила Ивановича. Очень любила. Но тем не менее бросила его и уехала из тогдашнего Ленинграда в Москву. А Даниил Иванович остался в Ленинграде и отреагировал на ее отъезд своим письмом к ней. Осенью 1933 года он написал ей:

«…не то, чтобы вы стали частью того, что раньше было частью меня самого, если бы я не был сам той частицей, которая в свою очередь была частью… Простите, мысль довольно сложная…»

Вот так он ей и написал, этой женщине, которую звали Клавдия Васильевна Пугачева. Она же сказала Даниилу Ивановичу перед своим отъездом как какому-то пошляку или мало чем примечательному обывателю:

«Прощайте, я уезжаю в Москву и там, возможно, буду с кем-нибудь близка».

Опустим здесь свидетельства тех, с кем, наверное, была близка Клавдия Васильевна в Москве.

Хармса эти свидетельства тоже мало занимали. Ведь теперь, оставшись один, он мог писать еще больше, чем в присутствии любимой женщины. Что он и стал делать. И очень много написал.

В некоторых его произведениях той поры и в тех, что были созданы раньше и позже, есть отголоски того, что думал Даниил Иванович о женщинах и о любви. Но не так, чтобы уж совсем прямо и откровенно. Скорее, в его, «хармсовском» смысле. И подавал он это весьма емко и забавно. Например, рассказ «Лекция» начинается так:

«Пушков сказал:

– Женщина – это станок любви.

И тут же получил по морде».

А в рассказе «Помеха» есть нечто совсем иное:

«– У меня очень толстые ноги, – сказала Ирина. – А в бедрах я очень широкая.

– Покажите, – сказал Пронин.

– Нельзя, – сказала Ирина. – Я без панталон».

Дальнейшие разночтения Хармса с советской властью в понимании жизни, любви и всего остального оказались настолько существенными, что не позволили ему ни творить, ни жить. Ему не простили его яркой одаренности. Его убили за то, что он, кроме всего смешного и забавного, имел смелость в одном из писем к Клавдии Васильевне написать:

«Когда траву мы собираем в стог, она благоухает. А человек, попав в острог, и плачет, и вздыхает, и бьется головой, и бесится, и пробует на простыне повеситься».

Говорят, что, когда пришли его арестовывать, Хармс сидел на шкафу. Чего не придумают люди!

Самый серьезный комик

• Джозеф Фрэнк Китон, более известный как Бастер (Бестер) Китон (4 октября 1895 – 1 февраля 1966) – американский комедийный актер и режиссер, один из величайших комиков немого кино.

• Самая большая неудача – великий комик отошел в прошлое вместе с Великим немым.

Американский киноактер с длинным, неулыбающимся лицом, ошибочно названный в советское время Бастером Китоном, оказался великим американским комиком Бастором Китоном – все с тем же длинным неулыбающимся лицом, в приличном костюме и шляпе-канотье. Выяснилось, что он – тренированный гимнаст, прекрасный прыгун, верхолаз и почти все трюки проделывал сам. Мама его играла на саксофоне, папа делал сальто, и оба его родителя были неплохие комедийные актеры. Таким образом, утверждение, что Бастер Китон (по рождению Джозеф Френсис) происходит из артистической семьи, является исторически правильным.

В возрасте трех лет он вместе с родителями первый раз выступил перед публикой. Труппа гастролировала исключительно по тем американским городам, где законы не позволяли привлечь папу и маму к уголовной ответственности за использование детского труда.