Великие поэты мира: Иннокентий Анненский

Моей мечты бесследно минет день…

Как знать? А вдруг, с душой подвижней моря,

Другой поэт ее полюбит тень

В нетронуто-торжественном уборе…

Полюбит, и узнает, и поймет,

И, увидав, что тень проснулась, дышит, —

Благословит немой ее полет

Среди людей, которые не слышат…

Пусть только бы в круженьи бытия

Не вышло так, что этот дух влюбленный,

Мой брат и маг, не оказался я

В ничтожестве слегка лишь подновленный.

(Другому)

Позволим себе опасное предположение. Две первые строфы могли бы написать по-своему, разумеется, но о том же – Баратынский или Тютчев, но вот последнюю – только Анненский, и не потому вовсе, что он человек иной поры, иного опыта, выше или ниже даром поэтическим. Важна природа дара, диковинное устройство его, роковая склонность к недозволительным прозрениям, от последствий которых хочется бежать, спрятаться. А бежать некуда, прятаться негде. Вот здесь и рождается «эффект Анненского, обретший поэтику, способную передать, воплотить «мучительную разносоставность, пестроту» (по словам самого поэта) человека, его жизни, его судьбы. «Творящий дух» обуздан «жизни случаем», он подневолен «стуку, дребезгу и холоду» существования, его вечная синева разорвана, смята, но и трагическая бездна страшна уже не черной глубиной, а убийственной чушью:

О, канун вечных будней,

Скуки липкое жало…

В пыльном зное полудней

Гул и краска вокзала…

Полумертвые мухи

На забитом киоске,

На пролитой известке

Слепы, жадны и глухи.

…………………

И эмблема разлуки

В обманувшем свиданьи —

Кондукто́р однорукий

У часов в ожиданьи…

Есть ли что-нибудь нудней,

Чем недвижная точка,

Чем дрожанье полудней

Над дремотой листочка…

……………………

Уничтожиться, канув

В этот омут безликий,

Прямо в одурь диванов,

В полосатые тики!..

(Тоска вокзала)

В стихах присутствует сам ужас бессмыслицы. Да так, что до него можно дотронуться рукой. А ведь ничего не происходит. Никаких заклинаний, отчаяний и сетований. Человек плелся не в ад. Ад торжественно декорирован в людском предании. Человек, обыкновенный человек пришел на обыкновенный вокзал, пошатался, поскучал в ожидании поезда, сел в вагон и закрыл глаза. Стихотворение – почти протокольное перечисление вокзальных подробностей, убогих частностей: забитый киоск, мухи, пролитая известка, одинокий кондуктор, диваны… Но человек откидывается на полосатую ткань со спокойным сознанием: он в аду.

Предметная, вещная перечислительность в стихотворении Анненского рождает смысловое многоголосие. Слова, не расставаясь со своим понятийным обликом, устремляются, повинуясь «творящему духу», в иное пространство, всегда в пространство человеческой судьбы, одновременно преобразуя его с немыслимой интимностью мгновенного психологического жеста:

Цвести средь немолчного ада

То грузных, то гулких шагов,

И стонущих блоков, и чада,

И стука бильярдных шаров.

Любиться, пока полосою

Кровавой не вспыхнул восток,

Часочек, покуда с косою

Не сладился белый платок.

Скормить Помыканьям и Злобам

И сердце, и силы дотла —

Чтоб дочь за глазетовым гробом,

Горбатая, с зонтиком шла.

(Кулачишка)

Стихотворение это называется «Кулачишка» (1906). Социальная критика у поэта никогда не звучит без соседства с нотами социального сострадания и нравственного самосуда. Таково и знаменитое «То было на Валлен-Коски»:

Бывает такое небо,

Такая игра лучей,

Что сердцу обида куклы

Обиды своей жалчей.

Как листья тогда мы чутки:

Нам камень седой, ожив,

Стал другом, а голос друга,

Как детская скрипка, фальшив.

И в сердце сознанье глубоко,

Что с ним родился только страх.

Что в мире оно одиноко,

Как старая кукла в волнах…