Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней

В июле 1948 г. я находился в США, где должен был произнести торжественную речь на празднике в Аспе по случаю двухсотлетия со дня рождения Гете. Здесь я и познакомился с друзьями, чья посылка с медикаментами в 1942 г. помогла госпиталю в тяжелой ситуации.

При посещении городов и университетов я узнавал, что учение о благоговении перед жизнью имеет распространение и занимает души людей. Особенным уважением оно пользовалось в Бостоне.

В 1951 г. во время короткого пребывания в Европе меня посетила госпожа Элла Кризер, ректор одной из школ в Таписвере. Она пришла сказать, что в ее школе преподают учение о благоговении перед жизнью. Дети обнаруживают хорошее его понимание, а осознание ими, уже в этом возрасте, того, что быть добрым по отношению ко всем живым созданиям — элементарный человеческий долг, делает их одновременно и радостными и серьезными.

Сегодня в мире существует много школ, в которых изучают этику благоговения перед жизнью.

Все, что мне становилось известно о воздействии этого учения, укрепляло в убеждении: оно является истиной, которая позволит человечеству достигнуть подлинной духовности.

Для нашего поколения учение имеет особое значение. Благодаря тому что мы владеем атомным оружием, неизмеримо возросли наша возможность и наше искушение уничтожать жизнь. Способность к жестокому уничтожению жизни стала судьбой современного человечества.

Мы можем уйти от такой судьбы, только уничтожив атомное оружие. Многие годы правительства ядерных держав пытаются договориться между собой о его уничтожении. Но это им не удается. Все предложения, которые они делают друг другу, не вызывают того доверия, которое необходимо для всеобщего отказа от него.

Доверие есть нечто духовное. Оно может возникнуть только в духовных усилиях. Но у людей все еще нет сознания того, что они страшно бесчеловечны, ибо в своем бездушии допускают возможность применения атомного оружия, которое в один день способно уничтожить сотни миллионов жизней. Мы не должны пребывать в таком бездумии.

Уничтожение атомного оружия будет реальным в том случае, если в общественном мнении возникнет убежденность в необходимости этого, гарантировать возникновение такой убежденности может только благоговение перед жизнью.

Ход истории человечества свидетельствует о том, что благодаря этике благоговения перед жизнью, этическими личностями станут не только отдельные люди, но и народы.

А.Зиновьев Исповедь отщепенца Гл. «Мое государство» «Зиновьйога»

По изданию Зиновьев А.А. Исповедь отщепенца. М.: Вагриус, 2005. - 554 с. С. 329–350.

ФОРМУЛА ЖИЗНИ

Уже находясь в эмиграции, я высказал в одном из интервью формулу моей жизни: «Я есть суверенное государство». Ее истолковали как проявление мании величия и ассоциировали ее с известным заявлением французского короля Людовика Четырнадцатого: «Государство — это я». Истолкование абсолютно ложное. Король был на вершине социальной иерархии, я же — на ее низших ступенях. Король обладал властью над миллионами подданных, я же вообще не имел подчиненных, а если таковые появлялись, я тяготился ролью начальника, игнорировал ее и скоро терял. Король отождествлял себя с государством из многих миллионов граждан, я же объявлял себя государством, состоящим всего из одного гражданина — из самого себя. Для короля его формула выражала его положение абсолютного монарха. Моя же формула выражала намерение рядового гражданина коммунистического общества завоевать и отстаивать личную свободу и независимость в условиях господства общества и коллектива над индивидом.

Еще во время допроса на Лубянке в 1939 году я заявил, что добровольно не позволю никому, даже самому Сталину, распоряжаться мною по своему произволу. От этого мальчишеского заявления до моего заявления самому себе, что я есть суверенное государство, прошла почти четверть века. Первое заявление выражало эмоциональный и моральный протест против реальности сталинизма. Второе же было формулировкой целой рациональной концепции. Первое было проявлением отчаяния, второе — программой его преодоления.

При моей склонности к коллективизму было не так-то легко встать на этот путь. Я знал, что обрекал себя на судьбу одиночки. Но мысль о том, чего может достичь одиночка в условиях, когда люди добиваются успеха лишь группами и в группах, сыграла роль не столько предостережения, сколько интригующей проблемы. Я отдавал себе отчет в том, что моя позиция есть лишь индивидуальная защита от крайностей коллективизма, массовости, мафиозности, идейного безумия и морального разложения, овладевших миром.