Великие романы

С мужским сердцем – как с маслом на сковородке: загорелось – жди беды! Познакомился с гетерой, ну и живи себе счастливо, зачем семье страдать? А Перикл решил сделать то, чего ни один грек не делал! Во-первых, развестись – ну, это легко было, мужчина у греков был все, а женщина ничто, развелся без труда. Даже не развелся, а спросил супругу, он ведь был человек вежливый: «Дорогая моя, не хочешь ли выйти за другого, я вот тебе вполне приличную кандидатуру подыскал!» Это совершенно не было диковинкой, муж жене хозяин, моя вещь, захочу – вообще в зеленый цвет покрашу! Но во-вторых, он захотел жениться на Аспазии – а вот это был уже сущий кошмар! И даже не в том дело, что она гетера – у греков это была нормальная работа, не хуже других, еще не каждую возьмут… Хуже то, что Аспазия ведь не афинянка, она из Милета, а эпигамии между Милетом и Афинами нет, жениться в принципе нельзя – считается не совсем законным. Более того, сам же Перикл настоял на принятии закона, чтоб афинским гражданином считался только сын афинянина и афинянки, – хотел народу угодить, ведь всем полноправным гражданам город выдавал содержание, меньше граждан – больше получает каждый. Принятие такого драконовского закона, как и положено, сопровождалось целой кучей репрессий и доносов, четыре тысячи пятьсот человек за его нарушение просто продали в рабство – четверть афинских граждан, вот такая демократия. Так что дети Перикла и Аспазии по афинскому закону вообще никто и гражданами-то не считаются. Ничего не помогло, женился, если не по бумагам, так фактически – любовь зла что в Европе, что в Азии, полюбишь и козла, и тем паче Аспазию. А любил он ее так, как в старой советской песне поется, помните – «Я ее целовал, уходя на работу»? Он первый начал это делать, жену перед уходом из дому целовать, и это так удивило афинян, что даже в историю попало.

Брак Перикла и Аспазии был своего рода героизмом. Враги бьют в слабое место. А у Перикла, стратега Афин, да еще во времена тяжелой войны со Спартой, врагов было – ешь не хочу. Они, чтоб ему досадить, против Аспазии процесс в суде начали: ремесло у нее сами знаете какое было, а к ней в гости наши жены ходят – значит, она их развращает, а с ней мужья – значит, и их, а они к нам – значит, и всех нас. И вообще дочек именем муз назвала – святотатство, хотя все так делали. И все на таком же уровне. Вплоть до обвинения в том, что когда она стала чуть постарше, то, чтоб Перикл не очень скучал, специально нанимала (в те времена скорее покупала) в дом красивых служанок. Ну конечно надо было специально подбирать уродин, а то под суд! Казалось бы, от такой чуши легко защититься: развращала, говорите, – а доказательства где? Но в том-то и дело, что в Афинах женщине в суде вообще выступать было нельзя! За Аспа-зию заступился сам Перикл и еле добился прекращения обвинения. Говорят, даже плакал прямо на суде, и судьи не выдержали – Перикла в Афинах уважали. А врагам радость, сами понимаете. Перикла через его друзей они и доставали, к нему самому придраться кишка была тонка.

Кстати, именно Перикл построил великий Парфенон, и не все были с ним согласны – идет война, деньги на оружие нужны, причем ведь это не только Афин деньги, но и их союзников… «Хорошо, – сказал Перикл, – я сам за все заплачу и на свои все дострою, хоть разорюсь, но на всех зданиях так и будет написано, что я это построил, а не Афины». «Ни за что!» – закричали все, потому что понимали, что Акрополь будет славой мира на века. Что же касается союзников, то Перикл объявил, что Афины не собираются отчитываться перед ними, на что они тратят общую казну их военного союза. Защитить защитим а куда деньги потратим – наше дело. Вот такая демократия. Не говоря уже о том, что Перикл все равно в Афинах что хотел, то и делал – в частности, потому что был прекрасным оратором и мог убедить народ в чем угодно. Его политический противник, вождь аристократов Фукидид, оставивший нам прекрасную историю тех времен, ставшую классической, писал об Афинах времен Перикла: «На словах это была демократия, на деле – правление одного человека». Только ли Перикла? Все сходятся на том, что Аспазия помогала ему писать его лучшие речи.