После женитьбы Пушкин некоторое время казался спокойным и счастливым, но вскоре жизнь его стала еще труднее и мучительнее, чем прежде. Наталья Николаевна была молода и легкомысленна; она хотела блистать своей красотой и танцевать на придворных балах. Пушкину поневоле приходилось вести рассеянную жизнь, запутываться в долгах и играть в свете унизительную роль «сочинителя», которого «светская чернь» терпела ради красавицы- жены. У него не было досуга писать; надзор Бенкендорфа становился все придирчивей; даже частная переписка поэта вскрывается и прочитывается агентами III отделения. Самые зрелые его произведения встречают холодный прием у публики: по выходе в свет «Бориса Годунова» критики жалуются на падение его таланта.
Ни в свете, ни в семье, ни в литературе Пушкин не находит себе места: он чувствует свое полное одиночество, видит вокруг себя злобу, Непонимание, зависть, насмешки. Ему хочется уехать в деревню» погрузиться в работу, забыться и отдохнуть. Незадолго до смерти он посвящает жене стихотворение:
Пора, мои друг, пора!
Покоя сердце просит,
Летят за днями дни, и каждый день уносит
Частицу бытия, и мы с тобой вдвоем
Располагаем жить.
И глядь — все прах: умрем!
На свете счастья нет, а есть покои и воля.
Давно завидная мечтается мне доля,
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.
Но поэт не мог бежать: петля, душившая его, затягивалась все уже, и трагическая развязка приближалась. В петербургском свете блистал молодой гвардейский офицер барон Дантес, француз родом, приемный сын голландского посланника Геккерена. Он влюбился в жену Пушкина и открыто преследовал ее своими ухаживаниями. Тщеславная и ветреная Наталья Николаевна кокетничала с ним и подавала повод к оскорбительным для поэта толкам и сплетням. Пушкин жаждал выхода из невыносимого для него положения, может быть, он сознательно искал смерти. 27 января 1837 года состоялась Дуэль между ним и Дантесом; Пушкин был смертельно ранен и через два дня скончался в жестоких мучениях.
Пушкин воспитался на скептическом вольнодумстве XVIII века, в молодости он считал себя «чистьщ атеистом» и писал кощунственные стихи о Божьей Матери. Но если ум его был «взволнован сомнением», сердце его всегда было открыто Богу. Можно считая себя неверующим, быть глубоко религиозным человеком. Таким был Пушкин. В своем высоком призвании поэта, в своем благоговейном служении красоте он чувствовал себя Божьим избранником, «сыном небес», пророком. В гениальном стихотворении «Пророк» изображается мистический опыт грешного и слабого человека, которого «шестикрылый серафим» превращает во вдохновенного пророка.
ПРОРОК
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими, как сон,
Моих зениц коснулся он;
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он —
И их наполнил шум и звон,
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
Я он мне грудъ рассек мечом,
Я сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
Я Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждъ, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей!»
Торжественным языком, насыщенным церковнославянизмами, в величественных библейских образах–символах Пушкин описывает таинственное событие внутренней жизни: рождение духовного человека.
В последние годы религиозные мотивы звучат все громче в его творчестве. В русской литературе нет более совершенного образца религиозной поэзии, чем пушкинский пересказ великопостной молитвы Ефрема Сирина:
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетатъ во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как ты, которую священник повторяет
Во дни печальные великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста —
И падшего свежит неведомою силой:
«Владыко дней моих! Дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей;
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья
Да брат мои от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи».
Какое простое и суровое величие в этой медленной и широкой мелодии! Предел поэзии — молитва прообраз художественного слова — божественный Логос. В стихах Пушкина совершается чудо воплощения слова. Незадолго до смерти поэт записал: «О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню — поля, сад, крестьяне, книги, труды поэтические, семья, любовь и т. д. — религия, смерть».
Он умер примиренный с Богом, после исповеди и причастия.