Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века

В Большом зале Политехнического Музея случались и сольные выступления Владимира Владимировича. Народу набивалось великое множество: сидели в проходах, стояли в дверях и на сцене подле кулис. Поэт с трудом пробирался к Музею сквозь густые толпы безбилетников, ещё лелеющих надежду на получение контрамарки. Выйдя на сцену, Маяковский раскладывал на столе сборники, листочки, клал часы. Затем снимал пиджак и вешал на стул: «Я тут работаю». Самый шумный и захватывающий эпизод выступления, в которое входили: и лекция, и чтение стихов, конечно же, состоял в ответах на вопросы, устные и письменные.

Кто-то, к примеру, кричит: «Я не понимаю!» Маяковский в ответ: «Вы – жирафа. Только жирафа может промочить ноги в понедельник, а насморк почувствовать лишь в субботу». Другой взобрался на сцену и с апломбом доказывает: «Маяковский уже труп, и в поэзии ждать от него нечего». – «Вот странно – труп я, а смердит он», – пожимает плечами Владимир Владимирович и, брезгливо зажимая нос, отходит подальше от пустобрёха, констатировавшего его творческую смерть.

Вот кому-то дали слово, но он вдруг отказался. Маяковский заключает: «По случаю сырой погоды фейерверк отменяется». А вот демонстративно, с торопливой поспешностью и возмущением на лице протискивается по ряду некий бородач. «Это что за выходящая «из ряда вон» личность?» – интересуется Владимир Владимирович, взглядом провожая недовольного. Бородач продолжает продвигаться к выходу. «Побриться пошёл», – понимающе заключает поэт.

Ещё один оппонент кричит: «Мы с товарищем читали и ничего не поняли». И снова Маяковский отвечает по существу: «Надо выбирать умных товарищей». А вот уже некая девушка, негодуя и захлёбываясь от сознания собственной правоты, спешит высказаться: «Ваши стихи не волнуют, не греют и не заражают». «Мои стихи не море, не печка и не чума», – сочувственно разъясняет поэт краснеющей и бледнеющей девушке.

Постоянно варьирующийся формат поэтических вечеров однажды столкнул Маяковского с двумя крупнейшими словесниками Москвы – профессором Айхенвальдом и критиком Коганом. Великодушно предоставив первое слово своим противникам, Владимир Владимирович с мрачным видом выслушал поток оскорбительных сентенций, изливавшийся из уст сначала одного, потом другого. При этом по лицу его то и дело пробегала усмешка, исполненная величайшего призрения к витийствующим ораторам.

Когда же говоруны удовлетворённо замолчали, слово взял Маяковский. Громогласно обличая их в тупоумии и косности, он с высоты своего роста указывал то на одного, то на другого своим гигантским перстом и говорил: «Этот Коган…», «А вот этот Коган…»… Продолжение каждой фразы произносилось на грани нормативной и ненормативной лексики. При робкой попытке ведущего обратить внимание поэта, что, как минимум одного из словесников зовут не Коган, а Айхенвальд, Владимир Владимирович только обречённо махнул рукой: «Все они – Коганы…»

Но случалось, что зрительская аудитория была поэту как-то особенно по душе и сродни. И тогда разговор получался серьёзный, содержательный. Без шуток и обоюдных издевательств. Тогда и свою непонятность Маяковский относил к неотъемлемым свойствам высокого искусства, до которого публике ещё нужно дорасти. В этом смысле не стеснялся сравнивать себя с Шекспиром.

Как-то один из французских сенаторов, услышав Маяковского в колонном зале «Дома союзов», сказал: «Надо показать эту пасть Парижу». И вскоре по высокой протекции, ещё до установления дипломатических отношений между СССР и Францией, перед поэтом открылась дорога в «столицу мира». Раз 7–8 побывал он в этом знаменитейшем городе поэтов, художников, карманных воров и проституток.

Человек своего времени, Владимир Владимирович, конечно же, не смог остаться равнодушным к набирающей силу технической революции. Не удержался и приобрёл себе за границей у ненавистных буржуев великолепный новенький «Рено». Лишь два таковых имелось на всю Москву. Завистники, а так же блюстители идеологической чистоты не упустили случая упрекнуть поэта за эдакую слабину. И даже устроили травлю. Но Маяковский огрызался, как мог, и, продолжая раскатывать по Москве в высококлассном автомобиле, по-прежнему «свысока» смотрел на буржуев.

Посетил Владимир Владимирович и США, и Испанию. Эти визиты только укрепили присущее поэту чувство патриотизма.

СТИХИ О СОВЕТСКОМ ПАСПОРТЕ