Великие судьбы русской поэзии: XIX век

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился;
Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

А в это время царь уже вёл розыск относительно самого поэта. Агент-осведомитель Бошняк, присланный из Петербурга, уже рыскал по округе, собирая сведения о Пушкине. Открытый лист на арест лежал у шпика в кармане. Но ничего обличающего добыть Бошняку не удалось. И тогда Николай I решил действовать иначе.

В ночь на 4 сентября к Александру Сергеевичу явился офицер со срочным вызовом в Псков. Поэт был поднят с постели и доставлен в губернскую канцелярию, где его уже поджидал императорский фельдъегерь с «высочайшим повелением» Пушкину явиться в Москву перед лицо царя. И 8-го поэт уже был туда доставлен и препровождён в кабинет самодержца.

– Пушкин, принял бы ты участье в 14 декабря, если бы был в Петербурге? – первым делом спросил царь.

И поэт со свойственной ему прямотой ответил:

– Непременно, Государь, – все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём…

Не столько пушкинское благородство подкупило Николая I, успевшего к тому времени, благодаря расправам над декабристами, прослыть кровавым, сколько вознамерился он публично выказать свою милость к поэту и предстать перед подданными в более привлекательном виде. Царь отменил ссылку Пушкина, взяв слово, что он ничего противоправительственного писать не будет. Кроме того, поэту было запрещено выезжать куда-либо, не предуведомив власти. А уже в качестве особого расположения император взялся быть его личным цензором и установил за Александром Сергеевичем тайный надзор.

Естественно, что, замечая столь грубое и оскорбительное недоверие, Пушкин не очень-то стремился к безукоризненному выполнению обещанной лояльности. И ради того, чтобы поддержать своих друзей, томившихся на Нерчинских рудниках, вскоре написал своё знаменитое послание.

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,

Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придёт желанная пора:

Любовь и дружество до вас

Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.

Стихотворение было передано с Муравьевой, отправившейся в начале января 1827 года из Москвы в Читинский край на каторжное поселение к мужу. Лишённое возможности быть напечатанным, оно получило широкое распространение в списках. Ответ на это послание, донесшийся из Сибири, был тоже великолепен. Однако до чего же он возвышается над прочими сочинениями Одоевского! И разгадка тут проста – чем гениальнее посыл, тем легче даётся отзыв. Достаточно перенять оригинальную интонацию первоисточника, как это сделал, к примеру, митрополит Филарет, полемизируя с пушкинским стихотворением «Дар напрасный, дар случайный…».