Великие заблуждения человечества

«…Сусанин спустил ноги с печи, откинул полушубок и глянул прямо и спокойно на незваных гостей.

– Чего вам надо? – спросил он их сурово.

– Чья то деревня? – спросил пан Клуня.

– Бояр Романовых вотчина.

– Домнино?

– Нет, не Домнино, а Деревищи.

Паны переглянулись в недоумении.

– Але же брешешь, пся кровь! То Домнино! – топнув ногою, крикнул пан Клуня.

– Но коли ты лучше меня знаешь, так чего же и спрашиваешь? – спокойно возразил Сусанин.

Паны перекинулись несколькими польскими словами; между тем Сусанин не спускал с них своих умных и острых глаз.

– А где же Домнино? Чи еще далеко? – спросил усатый пан.

«Далось им Домнино, проклятым, – соображал тем временем Сусанин. – Видно, недоброе задумали».

– Далеко ли до Домнина? Слышишь ли, каналья?! – нетерпеливо крикнул пан Клуня, топая ногою.

– До Домнина отсюда еще верст двадцать будет, коли этою дорогою идти! – прехладнокровно отвечал Сусанин, почесывая в затылке.

– А есть ли другая дорога? – вступил опять пан Кобержицкий.

– Как же не быть, есть… Только той дороги вам не найти.

– А ты ту дорогу знаешь? – допрашивал пан Клуня.

– Как мне ее не знать? Вестимо, знаю! Мы и всегда в Домнино по той дороге ездим и ходим. Той дорогой и всего-то будет пять либо шесть верст.

– Одевайся и показывай дорогу! – крикнул нетерпеливый поляк.

Сусанин стоял как вкопанный и молчал, не спуская глаз с Клуни. Тут уж и Кобержицкий не выдержал: выхватил пистоль из-за пояса и приставил в упор к груди Сусанина.

– Ну что ж! – проговорил Сусанин. – Убей, коли любо! Кроме меня, никто здесь не знает этой дороги… Во всей деревне одни старухи да грудные дети…

Кобержицкий опустил пистолет и отошел на два шага от Сусанина вместе с Клуней.

– Ничего с этой скотиной не поделаешь, – сказал он по-польски товарищу. – Надо попробовать его со стороны денег… Нельзя ли подкупить…

– Слушай, ты, – сказал Сусанину Клуня полушутя-полусерьезно. – Ты в наших руках!.. Нас тутэй полсотни. Не покажешь дороги, мы тебя забьем и всех забьем, а фольварек ваш запалим…

– Что ж! Ваша воля.

– А ежели покажешь, то вот погляди, цо у меня в нишени. – И он вынул из кармана горсть серебряной мелкой монеты, среди которой сверкали два золотых червонца.

– Вот это другое дело! – заговорил Сусанин, притворно улыбаясь. А у самого в голове уже созрел весь план действий, и одна только мысль тревожила его: удастся ли ему хоть на мгновение увернуться от проклятых панов, чтобы шепнуть заветное словечко Васе.

Он метнулся к печи, осторожно вынул из нее ухватом два горшка и, поставив на стол, стал кланяться панам. Запах горячих щей и каши магически подействовал на обоих вожаков шайки, порядочно прозябших и проголодавшихся с утра. Они не заставили себя долго просить и, присев к столу, тотчас принялись усердно за щи и за кусок хлеба, которые им отсадил Сусанин от каравая.

– Ах, батюшки! – спохватился вдруг Сусанин. – Кашу-то вам подал, а маслице-то конопляное в чулане! – И повернул от стола к дверям в сени.

– Куда! Куда ты, – спохватился пан Кобержицкий, вскакивая из-за стола. Но пан Клуня удержал его за рукав, шепнув ему по-польски:

– Не бойся, не уйдет! Все входы и выходы заняты нашими молодцами. И дом весь мы осмотрели: он здесь один, куда ж ему уйти. А кашу есть без масла не годится.

Пан Кобержицкий успокоился, а Сусанин вышел в сени и чуть только притворил за собою дверь, как бросился в чулан, нагнулся к кадке с крошевом и шепнул:

– Здесь ты?

– Здесь, дедушка! – отвечал Вася шепотом.

– Сейчас я уведу злодеев… И как уйдем, так становись на лыжи и в Домнино беги! Скажи боярыне, чтобы немедля укрылась с сыном в Кострому… Чтоб часу дома не оставалась!.. Понял?

– Все понял, дедушка.

– А этих я в трущобу лесную заведу – не скоро оттуда вылезут.

И он, по-прежнему с веселым видом, вернулся в избу, бережно неся в руках горлач со свежим конопляным маслом.

– Вот с этим маслицем кашица-то сама в рот полезет! – проговорил он, посмеиваясь.

Паны насытились и встали из-за стола. И в то время, когда паны направились к дверям, Сусанин обернулся к иконам и осенил себя широким крестом… Во взоре его, устремленном на божницу, горела непоколебимая решимость: он твердо знал, куда идет, что делает, – знал, что не вернется более под свой родимый кров…»