Великий диктатор

Прошёл и сел на деревянную и очень неудобную скамью. Поёрзал, устраиваясь поудобнее, и принялся рассматривать епископа. Простая темно-синяя сутана с непомерно большой белой колораткой, видимо, это отличительный знак епископа. И довольно массивный золотой крест на золотой же цепи. Острое, вытянутое лицо с редкой, седой бородкой. На переносице, очки-тишейды, которые в моём будущем переименовали в ленноны. За их стеклами пронзительно-холодные карие глаза, которые тоже внимательно осматривали меня.

— Вот ты какой, Матти Хухта, — мужик скосил глаза на стол, на котором лежали какие-то исписанные листы. — Читал я твои стихи, хорошо придумываешь, добро. Но только увидев тебя, убедился насколько ты мал и юн. И одолевают меня сомнения, что не ты пишешь те стихи, а кто-то за тебя. Хотя и не понимаю, зачем? Если ты не пятилетний простой ребёнок, а уже вполне сформировавшиеся личность, способная писать, считать, мечтать и сочинять, то пройдешь мою проверку.

Мля, это что сейчас такое было? Это, случаем, не инквизиция в поисках всяких вселенцев? Или дедушка и вправду сомневается, что я способен был написать стихи, а за меня их кто-то другой пишет.

— Ваше Преосвященство, — обратился я к епископу так, как и учил меня наш пастор отец Харри. — А что вы хотите узнать?

— Всё, малыш! Всё, что ты знаешь и умеешь!

— Ну, я знаю три языка хорошо. Финский, шведский и русский. И один со словарём, английский.

— А зачем тебе английский? — перейдя на шведский, поинтересовался дедок.

— Мой дядя купил американский дровокол, вот я и взял почитать техническое приложение к нему. А там всё на английском, — ответил я на шведском.

— И зачем тебе это? — перешёл на довольно корявый русский, епископ.

— Так интересно же! — ответил тоже на великом и могучем и специально выпучил глаза. — Вот как паровая машина работает? Вы знаете?

— Хм. Поверхностно, — сознался этот очкарик, вернувшись к общению на шведском. Видимо, он ему родной.

— Вот! А я хочу знать точно! Интересно же!

— Хорошо, убедил! Ну, а стих какой-нибудь, при мне сможешь сочинить? Старые-то я твои знаю.

И придвинул ко мне листок бумаги и карандаш.

«Что же ему написать? Что нибудь про бога? А что я помню? — я воздел глаза к потолоку и принялся копаться в своей памяти. — О! Точно! Блок! Не совсем про бога, и помню только половину, но стихи заумные, и даже, можно сказать, что издевательские по отношению к нему и моему странному допросу. Должны они этому деду зайти».

И я принялся быстро записывать текст на листе. Спасибо моему автопереводу, сразу на финском.

Есть лучше и хуже меня,

И много людей и богов,

И в каждом — метанье огня,

И в каждом — печаль облаков.

И каждый другого зажжет

И снова потушит костер,

И каждый печально вздохнет,

Взглянувши другому во взор…

Дописал и протянул лист священнику. И уселся назад на лавку, ожидать вердикта.

— Эхх, — печально вздохнул епископ, отчего я ехидно ухмыльнулся. — Улыбаешся, мелочь пузатая? Уел старика, как есть уел. Прости за сомнения. Должен был я тебя проверить, чтобы понять как с тобой разговаривать. А теперь скажи мне. С чего ты взял, что сын божий был некурящий?

— В британской энциклопедии прочитал, — ответил я растеряно, не понимая как трактовать его вопрос. — А что? Он был курящий? — все-таки не выдержав, ляпнул я.

— Нет. Всё верно. Христос табак никогда не курил. Но, что конкретно ты прочитал, чтобы прийти к такому выводу?

— Что табак стали выращивать и завозить для курения в Старый Свет только в середине семнадцатого века. А значит, шестнадцать с половиной веков, христиане не курили. Ведь наше летосчисление идёт от рождения сына божьего. Так?

— Да. Именно. Всё так, — как-то грустно ответил мне епископ. — Но это ты знаешь, я знаю, ваш священник знает. Но другие про это не знают.

— Но курить же вредно и опасно для здоровья. Вон, мой брат задыхается, когда курит. Да и дорого к тому же. Табак привозной. Пять марок за полфунта.

— С чего ты взял, что курение опасно всем, кроме твоего брата, — удивился дедок.

— Так, это, — мои глаза остановились на закопченном камине. — Вот, Ваше Преосвященство, посмотрите на камин. В нём горят дрова, дым поднимается вверх по трубе, оседая внутри неё сажей. Раз в год надо нанимать трубочиста, чтобы прочистить дымоход. А кто и как чистит сажу от табачного дыма внутри человека? Ведь она там наверняка скапливается. И потом, со временем, люди начинают кашлять и задыхаться. Может от того, что сажей табачной всё забито?

— Вполне разумно! Вполне! — за круглыми стеклами очков священника азартно блестели глаза. Он явно что-то понял для себя и теперь внутренне развивал эту тему, и ему стало не до меня. — Ступай, сын мой, — он меня перекрестил и взмахнул ладонью, типа всё, свободен, вперёд в пампасы. Чем я и сразу и воспользовался, даже забыв забрать листик со стихом.

Через неделю «Улеаборгский вестник» напечатал статью авторства нашего епископа, в которой он использовал почти все мои примеры из нашей беседы, даже пример с трубочистом. Упоминался в этой статье краем и я, дескать, наш юный земляк-поэт полностью поддержал идею диоцеза о заботе о здоровье прихожан.