Великий государь

Видела Ксения, как год спустя Дуняша разрешилась от бремени. Всё было зримо, словно Ксюша стояла близ роженицы, и крики её она слышала, и помогала разрешиться благополучно. И Дуняша родила царю сына, нас ледника престола. И утвердилась царская династия Романовых, как тому и должно быть, как мечтал её родоначальник, Филарет Романов. Картины жизни царя Михаила проплывали перед мысленным взором ясновидицы чётко, выпукло. Царствование Михаила ничем не замутнялось. Его дети, народ российский, выбрались из тенёт смуты, все окрепли достатком, жили без военных тревог и потерь близких, славили царя, да больше его батюшку, потому как ведали, что он не только патриарх всея Руси, но ещё и великий государь, несущий на своих плечах державу.

Пришлось Ксении и попечаловаться, потому как она увидела кончину святейшего патриарха всея Руси. Увидела она и себя, стоящей рядом с матушкой близ гроба Филарета. Тогда обе они горько плакали, не скрывая своего горя. И царь Михаил неутешно плакал, пребывая в неизбывном горе. Да удивлялась Ксюша тому, с каким удивлением смотрел на усопшего деда пятилетний внук, царевич Алексей. Он ещё не осознавал, что дедушка ушёл из жизни навсегда.

Михаил и Ксения не засиделись за столом. За то короткое время, какое они вкушали пищу, царь истомился душою от жажды прикоснуться к Ксюше рукой, истомился больше, чем за все годы, кои знал и любил её. И Ксюша это видела и понимала состояние Михаила. Она и сама пребывала в том блаженном состоянии, когда уплывают в неведомое все условности жизни. Она тоже жаждала блаженства близости. И когда покончили с трапезой и выпили во благо крепкой медовухи, Ксюша сказала смело и неожиданно:

— Мой любый, идём, я покажу тебе мой терем. — И встала из-за стола, взяла царя за руку и повела его на кухню, где за челом печи поднималась лестница, ведущая в светёлку Михаил только ступил на порог, но войти в девичью опочивальню у него не хватило духу. Здесь всё говорило о таинстве девичьей жизни. Тут пахло травами, благовонными маслами. Перед иконой Божьей Матери светилась лампада, и свет её падал на ложе, на котором было раскинуто ночное платно. Изразцовая печь излучала тепло.

— Входи же, мой любый, посмотри на келью затворницы. По душе ли она тебе?

У Михаила не нашлось слов в ответ Ксюше. Он молча шагнул к образу Божьей Матери, опустился на колени и воскликнул:

— Владычица Небесная, хвала Тебе, покровительница моей незабвенной лебёдушки. — И, положив широкий крест на лик, на плечи и на грудь, он встал, протянул руки к Ксюше и обнял её, приник лицом к плечу и замер.

Ксюша почувствовала, как из глаз Михаила потекли слёзы. Она дала ему успокоиться, гладила по спине, а потом подняла его лицо и стала целовать мокрые щеки. Он же нашёл её губы и, изголодавшийся по женской ласке, жадно, но мягко целовал их и смеялся.

— Ксюшенька, да как же так всё свершилось? За что мне Всевышний послал сие чудо?

— За доброту твою сердешную, за ласковую душу твою пришло к нам сие благо. — А говоря тёплые слова царю, Ксюша не осталась без дела. Она принялась разоблачать царя от одежды. Да сняв с него почти всё, сама из сарафана, из сподницы выскользнула, словно рыбка. Тут же откинула белое покрывало, одеяло, уложила Михаила, приговаривая: — Потомись, мой батюшка любый, прежде чем принять меня. — Сама ушла в дальний угол светёлки, взяла глиняный кувшин с водой, обмылась, да тут же масла благовонного в ладонь налила, растёрлась им, как задумала.

Михаил всё это видел и подумал, что Ксения творит священное омовение. И сам поднялся с ложа, захотел очиститься от дорожной пыли. Он не смутился своей наготы, и Ксюша его не смущала. Оба они творили извечное, отчего стыд не приходит Ксюша помогла царю, умыла с руки его лицо, грудь, спину, всё иное, как и должно быть. И благовоний не пожалела. Да радовалась, что её любый не пылал страстью без меры, а шёл к близости сдержанно, веря в то, что Ксюша отдаст ему всё своё девичье достояние.

И они вернулись на ложе, Михаил уложил Ксюшу и сам лёг рядом. И они ещё долго лежали, созерцая друг друга и касаясь руками, и блаженствовали в предвкушении тех мгновений, когда сольются в единое существо. Михаил знал, что для невинной девушки самое важное именно в этом умиротворённом созерцании её тела, в ласке, в нежном касании к розовым соскам груди, в прикосновении к животу, к собольей опушке.

И пришёл миг, когда в Ксюше возгорелось пламя страсти с такой неодолимой силой, что она сама побудила Михаила окунуться в её существо. И в нём пробудилась родовая, романовская, отцовская неистовость, и он дал волю страсти, копившейся не один год. И свершилось должное. Из груди Ксюши вырвался, приглушённый губами Михаила, крик боли. И пролилась руда невинности. Они же этого не заметили, потому как над ними властвовали другие силы, заглушающие даже громы небесные.