Великий государь

— И я в согласии с тобой, князь Иван, — отозвалась Ксюша. И пока князь ещё созерцал ясновидицу, она подумала о том, что в светёлке им делать больше нечего, и повела князя в горницу. — Идём, сказочник, сыты выпьем да погутарим, ежели хочешь.

Ксения усадила князя на то же место, где сидел царь. И так же на лицо князя падал свет свечей. И Ксения всё читала на нём, как в открытой книге. Она видела, что князь влюблён в неё и готов на всё, хоть в омут головой, лишь бы она ответила ему взаимностью. Сама Ксения питала к нему нечто иное и не ведала, какое имя этому чувству. Он нравился ей своей удалью, весёлым нравом, открытостью, крепостью духа и дружбы: уж если подружит с кем — на всю жизнь. Князь был статен и по мнению Ксюши больше мил, чем красив. Да сказочники красивыми и не бывают, но всегда манят к себе огнём души, считала ясновидица...

Молча созерцая друг друга, они просидели долго. Потом князь выпил вместо сыты крепкой медовухи и повёл речь прямую и дерзкую:

— Я тебя давно знаю, ясновидица, и скажу ноне, всё, что в тот вечер, как нам заплутать с царём-батюшкой, и что потом с нами случилось — всё твоим норовом допущено. И царь в твои сети попал, и я в лесу, где лешие обитают, твоей милостью очутился. А для чего, понять не могу. И всё потому, что ноне царь от тебя потемнев ликом уехал. Ты и ноне каверзы ему и нам чинила. Я упал с коня, словно дитя неумелое в седло попавшее. И конь на ровном месте споткнулся. Это мой-то Буян! Всё загадочно, да не как в сказке. Опять же метится мне, что царь-батюшка ночь в этом доме провёл. Вот токмо в каком покое, не наверху ли, и нет ли у тебя, девица, нужды в покаянии?

Ксения засмеялась, да звонко, заливисто.

— Уж не тебе ли исповедаться, не ты ли батюшка-протопоп?

— Истинно глаголешь, дитя моё, кайся! — И князь тоже засмеялся.

А Ксюша неожиданно посерьёзнела, нож в руки взяла, поиграла им и с силой в столешницу воткнула, свечу рядом поставила, чтобы огонь прямо в глаза князю падал, спросила строго:

— Отвечай, князь Иван: ты раб Божий?

Князь с удивлением покачал головой, дескать, круто взяла девица. Но отозвался:

— Отвечаю: я есть раб Божий.

— И ты есть раб царя, Богом данного тебе?

— И я есть раб помазанника Божьего.

— Вот и я тоже, князюшка. Рабы мы с тобой. Теперь же слушай, что Господь Христос сказал.

— Слушаю. — Лицо князя в эти минуты тоже стало серьёзным, почти суровым.

Ксения сняла нагар со свечи, она запылала ярче, и продолжала, не спуская зелёных, обжигающих глаз с князя:

— Никто, зажигая свечу, не накрывает её сосудом или не ставит под кровать, а держит на подсвечнике, дабы входящие видели свет.

— Разумею, — отозвался князь.

— Ты просишь моей исповеди, сие не блажь, ведаю. Знай же. Ибо нет ничего тайного, говорил Христос, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы. Ты и сие уразумел?

— Да. — И князь вздохнул.

— Внимай дальше. Матушка моя ведунья и ясновидица Катерина в молодости любила князя Фёдора Романова. И всё было между любящими. И мнилось им, что сие есть тайна. Ан о той тайне знала вся Москва. Будешь ли ты меня судить-казнить за то, что ту ночь царь-батюшка провёл у меня, своей рабыни, в светёлке? И по какому праву ты будешь судить? — Ксения сказала всё, что надумала высветить, и теперь сидела перед князем и, гордо вскинув голову и не отводя своих требовательных глаз от лица Ивана, читала всё, что творилось в его душе.

Атам разгулялись стихии. Всё вспыхнуло вдруг, потому как князь ощутил ревность. А к ревности примешалось уязвлённое самолюбие. Но и милосердие к рабыне проснулось, и стыд за личную ложь на уязвление самолюбия. Никто его не уязвлял. Совсем запутавшись в борении душевных сил, князь погасил свечу, выдернул нож из столешницы, встал и засмеялся искренне:

— А я ведь и говорил, что у нас всё, как в сказке. — Он потянулся, лениво зевнул, прикрывая рот рукой, и с деланным равнодушием сказал: — Да всё славно, токмо темь на дворе, и где-то ночь скоротать нужно. То-то бы в светёлке.

И не понял князь, чего больше было в голосе Ксюши, гнева или презрения.

— Нет, голубок, царскому рабу не место в моём тереме, в коем государь почивал. Ему на конюшне быть. — Ксения встала и направилась в светёлку. На душе у неё было горько оттого, что князь Иван не понял её и не догадался, что она спала не с царём, а с человеком, которого любила.

Но Ксения на сей раз ошибалась. Она не одолела и трёх ступеней, как князь метнулся к ней и взял за руку.

— Ясновидица, прости негодного! Я не хотел тебя обидеть!

— Бог простит. А спать ты можешь в боковушке за горницей. Там у нас гости почивают.

— Какой сон, голубушка?! Как уснуть, ежели ты сто лет люба мне! И я, раб Божий, прошу тебя об одном: стань моей семеюшкой! Блудная жизнь не по мне. И положи меня рядом на ложе, не коснусь тебя!

«А ведь правду речёт, — мелькнуло у Ксюши. — Но что он будет делать, ежели сон не сморит?»

— Испытай, любушка, молю Богом! А как сон не сморит меня и тебя, буду сказки рассказывать!

«Испытаю. То-то будет диво да похвала Иванушке, ежели твёрд останется», — снова подумала Ксюша.