Великий канцлер

А когда узнал, что фамилия начиналась на букву «W», изменился в лице и торжественно заявил, что у него почти и нет никаких сомнений.

– Так кто же он такой? – спросил ошеломлённый Иван.

Но собеседник его сказал, что сообщить он этого пока не может, на том основании, что Иван этого не поймёт. {170} Иван почему-то не обиделся, а просто спросил: что же делать, чтобы поймать таинственного незнакомца?

На это собеседник расхохотался, зажимая рот самому себе, и только проговорил:

– И не пробуйте!

Затем, возбуждённо расхаживая по комнате, заговорил о том, что заплатил бы сколько угодно, лишь бы встретиться с ним, получить кой-какие справки необходимые, чтобы дописать его роман, но что, к сожалению, он нищий, заплатить ничего не может, да и встретить его, этого… ну, словом, того, кого встретил Иван, он, увы, не встретит…

– Вы писатель? – спросил Иван, сочувствуя расстроенному собеседнику.

– Я – мастер {171}, – ответил тот и, вынув из кармана чёрную шёлковую шапочку, надел её на голову, отчего его нос стал ещё острей, а глаза близорукими.

Неизвестный тут же сказал, что он носил раньше очки, но в этом доме очков носить не позволяют и что это напрасно… не станет же он сам себе пилить горло стеклом от очков? Много чести и совершеннейшая нелепость! Потом, увлёкшись и взяв с Ивана честное слово, что всё останется в тайне, рассказал, что, собственно, только один человек знает, что он мастер, но что, так как она женщина замужняя, то именно её открыть не может… А что пробовал он его читать кое-кому, но его и половины не понимают. Что не видел её уже полтора года и видеть не намерен, так как считает, что жизнь его закончена и показываться ей в таком виде ужасно.

– А где она? – расспрашивал Иван, очень довольный ночной беседой.

Гость сказал, что она в Москве… Но обстоятельства сложились прекурьезно. То есть не успел он дописать свой роман до половины, как……… {172}

– Но, натурально, этим ничего мне не доказали, – продолжал гость и рассказал, как он стал скорбен главой и начал бояться толпы, которую, впрочем, и раньше терпеть не мог, и вот, его привезли сюда и что она, конечно, навестила бы его, но знать о себе он не даёт и не даст… Что ему здесь даже понравилось, потому что, по сути дела, здесь прекрасно и, главное, нет людей. Что же касается Ивана, то, по заключению гостя, Иван совершенно здоров, но вся беда в том, что Иван (гость извинился) невежествен, а Стравинский, хотя и гениальный психиатр, но сделал ошибку, приняв рассказы Ивана за бред больного.

Иван тут поклялся, что больше в невежестве коснеть не будет, и осведомился, о чём роман. Но гость не сразу сказал о чём, а хихикая в ночи и поблёскивая зелёными глазами, рассказал, что когда прочёл Износкову, приятелю редактора Яшкина, то Износков так удивился, что даже ужинать не стал и всё разболтал Яшкину, а Яшкину роман не только не понравился, но он будто бы даже завизжал от негодования на такой роман и что отсюда пошли все беды. Короче же говоря, роман этот был про молодого Ешуа Га-Ноцри. Иванушка тут сел и заплакал, и лицо у гостя перекосилось, и он заявил, что повёл себя как доверчивый мальчишка, а Износков – Иуда!

– Из Кериота! – пламенно сказал Иван.

– Откуда вы знаете? – удивлённо вопросил гость, а Иван, отирая слёзы, признался, что знает и больше, но вот горе, вот увы! – не всё, но страстно желает знать, что случилось дальше-то после того, как Ешуа двинулся с лифостротона, и был полдень.

И что всё неважно, и ловить этого удивительного рассказчика тоже не нужно, а нужно слушать лёжа, закрыв глаза, про Ешуа, который шёл, обжигаемый солнцем, с лифостротона, когда был полдень.

– За полднем, – заговорил гость, – пришёл первый час, за ним второй час, и час третий, и так наконец настал самый мучительный – час шестой.

На Лысой горе

Настал самый мучительный час шестой. {173} Солнце уже опускалось, но косыми лучами всё ещё жгло Лысую Гору над Ершалаимом, и до разбросанных камней нельзя было дотронуться голой рукой.

Солдаты, сняв раскалённые шлемы, прятались под плащами, развешанными на концах копий, то и дело припадали к вёдрам и пили воду, подкислённую уксусом.

Солдаты томились и, тихо ворча, проклинали ершалаимский зной и трёх разбойников, которые не хотели умирать.

Один лишь командир дежурящей и посланной в оцепление кентурии Марк Крысобой, кентурион-великан, боролся со зноем мужественно. Под шлем он подложил длинное полотенце, смоченное водой, и методически, пугая зеленоватых ящериц, которые одни ликовали по поводу зноя, ходил от креста к кресту, проверяя казнимых.

Холм был оцеплен тройным оцеплением. Вторая цепь опоясывала белёсую гору пониже и была реже первой, а у подножия горы, там, где начинался пологий подъём на неё, находился спешенный эскадрон.