Великий канцлер

В каком виде существовал в то время роман, что именно уничтожил Булгаков – доподлинно не известно. Ни Л. Е. Белозёрская, ни Е. С. Булгакова не оставили нам точных сведений по данному вопросу, т. к. не были свидетелями этого трагического события. Вероятно, не было и других очевидцев, иначе информация наверняка просочилась бы. Следовательно, единственным достоверным источником сведений о случившемся могут быть свидетельства самого автора. Обратимся к ним, соблюдая их хронологию.

В знаменитом обращении к «Правительству СССР» 28 марта 1930 года Булгаков писал: «Ныне я уничтожен… 18 марта 1930 года я получил из Главреперткома бумагу, лаконически сообщающую, что не прошлая, а новая моя пьеса «Кабала святош» («Мольер») к представлению не разрешена.

Скажу коротко: под двумя строчками казённой бумаги погребены – работа в книгохранилищах, моя фантазия, пьеса, получившая от квалифицированных театральных специалистов бесчисленные отзывы – блестящая пьеса.

…Погибли не только мои прошлые произведения, но и настоящие и все будущие. И лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа «Театр».

Все мои вещи безнадёжны».

Из этого отрывка ясно видно, что три свои произведения Булгаков уничтожил в дни между 18 и 28 марта 1930 года. Кстати, косвенным подтверждением тому, что ранее этого срока Булгаков не уничтожал свои рукописи, может служить его письмо брату в Париж от 21 февраля того же года, в котором есть такие строки: «Я свою писательскую задачу в условиях неимоверной трудности старался выполнить, как должно. Ныне моя работа остановлена. Я представляю собой сложную… машину, продукция которой в СССР не нужна. Мне это слишком ясно доказывали и доказывают ещё и сейчас по поводу моей пьесы о Мольере». Едва ли Булгаков написал бы такие слова после уничтожения рукописей. Вместе с тем он чувствовал надвигающуюся скорую беду, и последняя ниточка к спасению – пьеса «Кабала святош», по его предчувствию, должна была вот-вот оборваться. «Одна мысль тяготит меня, – сообщает он в том же письме, – что, по-видимому, нам никогда не придётся в жизни увидеться. Судьба моя была запутанна и страшна. Теперь она приводит меня к молчанию, а для писателя это равносильно смерти… По ночам я мучительно напрягаю голову, выдумывая средство к спасению. Но ничего не видно. Кому бы, думаю, ещё написать заявление?»

Итак, рукописи были уничтожены писателем во второй половине марта 1930 года. Но что именно он уничтожил? Ответ вроде бы дан самим автором: «…черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа «Театр». Но не будем пока спешить с выводами.

Спустя три с лишним года Булгаков, вспоминая страшные для себя годы («Ох, буду я помнить года 1929-1931!»), писал В. В. Вересаеву 2 августа 1933 года: «В меня вселился бес. Уже в Ленинграде и теперь здесь, задыхаясь в моих комнатёнках, я стал марать страницу за страницей наново тот свой уничтоженный три года назад роман». Обратим внимание: уже речь идёт не о «черновике романа», а о «романе».

Но наиболее важные сведения содержатся в рукописи, написанной Булгаковым в 1937-1938 годах. Читаем в главе «Явление героя»: «Тогда случилось последнее. Я вынул из ящика стола тяжёлые списки романа и черновые тетради и начал их жечь… Покончив с тетрадями, я принялся за машинописные экземпляры (выделено мною. – В.Л.). Я отгрёб гору пепла в глубь печки и, разняв толстые манускрипты, стал погружать их в пасть».

Эта дополнительная информация имеет исключительное значение, ибо здесь впервые Булгаков упомянул об уничтожении машинописных экземпляров романа, то есть как бы признал существование законченного произведения. Тогда становится понятен и такой отрывок из последней редакции романа: «Он (роман – В.Л.) был дописан в августе месяце, был отдан какой-то безвестной машинистке, и та перепечатала его в пяти экземплярах». Правда, в той же последней редакции при описании сожжения романа машинописные экземпляры не упоминаются, а лишь подразумеваются под «тяжёлыми списками» романа («Я вынул из ящика стола тяжёлые списки романа и черновые тетради и начал их жечь»).

Вместе с тем очевидно, что полное отождествление героя романа и его автора невозможно, тем более что в данном эпизоде достаточно много художественного вымысла (например, появление Маргариты в момент сожжения рукописей). Но, к сожалению, никаких следов существования машинописных экземпляров первых редакций романа за многие десятилетия никому обнаружить не удалось.