Великий канцлер

Внешне кабинет выглядит как обычное присутственное место, и даже портрет новой государыни (правда, не в полный рост, а лишь голова и верхняя часть плеч) висит на стене на положенном месте. Но гость, вообще-то не робкого десятка, вдруг застывает в оцепенении, и только усилием воли заставляет себя войти. Человек, который сидит за письменным столом и тяжелым пристальным взглядом смотрит на одного из богатейших людей Российской империи, способен как низвергнуть его в прах, так и исполнить самые невероятные мечты… Дело в том, что при всем своем богатстве, уме и авторитете Савва Морозов оказался не в состоянии устроить дела так, как хочется (то есть по справедливости) даже на своих собственных фабриках, а не то что по всей России.

Именно это чувство социального бессилия человека, который для себя лично способен добиться почти всего, и станет в будущем источником его тоски и причиной психиатрического диагноза, а также, возможно, приведет к его безвременной смерти. Уже сейчас он чувствовал признаки неудовлетворенности жизнью и бесцельности своего существования, ибо процесс построения бизнес-империи ему наскучил, а социальная роль не предлагала ничего иного. Хоть ты из шкуры лезь – купчиной был, купчиной и останешься. Но, возможно, хозяин этого кабинета предложит своему гостю нечто такое, что вернет тому жажду деятельности и вкус к жизни. А Антихрист он или нет – это не важно. Если предложение будет из разряда тех, от которых нельзя отказаться, то Савва Морозов простит ему все: и хвост, и рога, и копыта, и даже запах серы, которого, между прочим, в кабинете совсем не ощущается…

– Ну что же, здравствуй, Савва Тимофеевич, – сказал хозяин кабинета, когда слуга закрыл за собой дверь с обратной стороны. – Очень рад, что ты приехал сюда, ко мне, а не кинулся, к примеру, в бега. А то, знаешь ли, были прецеденты… Да ты не стесняйся, садись. Только вон туда, потому что на этом кресле будет сидеть государыня-императрица, ежели ей вздумается поучаствовать в нашем разговоре…

– И вам тоже здравствовать, Павел Павлович, – степенно ответил Савва Морозов, опускаясь на предложенный ему стул, – вы написали, что у вас есть ко мне какой-то определенный разговор, а иначе вызывать меня сюда из Москвы не было бы смысла.

– Разговор есть, – подтвердил Одинцов, – скажи мне, Савва Тимофеевич, как ты оцениваешь общее положение Российской Империи?

– Ну, – замялся Савва, – насколько я понимаю, положение Российской империи вполне устойчиво. Война выиграна, в Европах нас уважают и побаиваются, золотой рубль стоит крепко, и только последние неустройства слегка поколебали уверенность деловых людей в безоблачной будущем. Уж больно матушка императрица и вы, ее верные слуги, суровы и беспощадны. Если уж ближайшего сродственника царской семьи с чадами и домочадцами отправляют в пыльную киргизскую Тьмутаракань, то что же будет тогда с нами, простыми смертными?

– А что их, прощать, что ли, следовало? – хмыкнул Одинцов. – Участие семейки Владимировичей в антигосударственном заговоре практически не оставляло государыне возможностей для какого-либо помилования. Тем более что этих Владимировичей один раз все-таки простили и предупредили, что если они продолжат интриговать, то пощады им уже не будет. Итак, выбор у нас был только между плахой и ссылкой, и государыня Ольга была достаточно милосердна, чтобы не поотрубать им всем глупые головы. Так что, если те, кого ты, Савва Тимофеевич, назвал простыми смертными, не будут нарушать законов империи и участвовать во всяких подленьких делишках, им не будет грозить никаких наказаний. Но если кто попадется на горячем, то не обессудьте. Расправа над Владимировичами нужна была еще и для того, чтобы показать народу, что неприкосновенных в Российской империи более не существует. Теперь каждый виновный в государственных преступлениях, вне зависимости от титула и размеров состояния, получит десять лет каторги и конфискацию всех денежных капиталов, доходных бумаг, а также движимого и недвижимого имущества…

«Ну что же, – с холодком внизу живота подумал Савва Морозов, – вот и поговорили. Если материальную поддержку большевиков-революционеров и либералов-конституционалистов (а он подкармливал и тех и других) посчитать государственным преступлением – то все, дорогой Савва, песенка твоя спета. Загонят на каторгу и конфискуют все до последней копейки, не пожалев жену и мать. Этот Одинцов такой – настоящий Антихрист. Но тогда зачем он вызвал меня сюда, к себе, а не арестовал прямо в Москве? Непонятно. Или все же данный разговор о каторге, ссылке и конфискации был лишь прелюдией к такому предложению, от которого Савва Тимофеевич Морозов вовсе не сможет отказаться? Ведь я – не какой-нибудь Великий князь, потерявший голову от ощущения собственной безнаказанности, и последние предупреждения понимаю хорошо… Интересно, что ему нужно – миллион наличностью или мое участие капиталами в каком-нибудь государственном предприятии?»