Великий канцлер

Сказать честно, эти слова прозвучали для меня как погребальный колокольный звон по еще живому, но уже отпетому покойнику. Но страшно мне было не за себя. Я свое отбоялся еще с той поры, как мне предъявили обвинение в совершении государственного преступления. Страшно было за страну, которая в таком случае попадала в руки жесточайшей реакции. Да уж, лучше бы власть и в самом деле досталась адмиралу Дубасову – человеку честному, но, безусловно, недалекому, а не этому монстру и гению интриги, который рассматривает меня сейчас так, как ученый-энтомолог через лупу взирает на какого-нибудь редкостного ядовитого жука. Я всю жизнь потратил на то, чтобы, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, достигнуть высшего поста в Империи и, находясь подле трона, подавать государю советы, способствующие смягчению нравов и укреплению в России капитализма. Правда, достиг я только должности министра финансов, на которой сумел воплотить немало своих идей, но однажды моя персона надоела государю-императору – и он сместил меня на должность председателя Кабинета Министров, которая ровным счетом ничего не значила, потому что Империей Николай Романов предпочитал руководить собственноручно.

Зато сидящий сейчас передо мной человек, появившись из небытия, одним великанским шагом вознесся до поста Канцлера Империи – то есть должности первого класса согласно «Табели о рангах»; сам я о таком не смел и мечтать. Таковых канцлеров в Российской империи не бывало уже больше двадцати лет – с того момента, когда во времена моей молодости подал в отставку и вскоре помер Александр Михайлович Горчаков. Ведь канцлер – это не просто высшая должность в Петровской «Табели о рангах», но еще и лицо, к которому монарх испытывает высочайшее доверие, почти как к самому себе. И это доверие правящей монархини господин Одинцов будет использовать, чтобы разрушить все, что я создавал годами непосильных трудов. Несомненно, слабая и неопытная девушка наивно доверилась этому чудовищу, которое теперь вьет из нее веревки. И даже жених императрицы, наш будущий князь-консорт, происходит из той же породы – волевой, жестокой, не терпящей компромиссов. Спасенья для бедной Ольги нет; наверняка ее принудили силой или обаяли при помощи модного сейчас магнетизма… Наверняка этот Одинцов сильный магнетизер: когда он на меня смотрит, у меня волосы на голове шевелиться начинают. Неужели теперь повторится история с декабристами, и отчаянное выступление молодых офицеров-преображенцев станет прологом для наступления жесточайшей реакции, а передо мной сидит новый Аракчеев?

Ошарашенный столь горестной переменой в своей судьбе, низвергшей меня с высот власти до положения живого мертвеца, я так и не решил, что ответить на слова главы посланцев… Но вдруг позади меня почти бесшумно распахнулась дверь и раздалось цоканье каблучков.

– Павел Павлович, – услышал я звонкий голос Ольги Александровны, прежде Великой княгини, а нынче императрицы, – вы знаете, а ведь мне тоже хотелось бы выслушать объяснения господина Витте. Мой отец и брат пригрели эту гадину у себя на груди, и я желала бы знать, как этот человек мог отплатить им такой черной неблагодарностью и принять участие в антигосударственном заговоре. Кроме того, у меня есть вопросы и относительно его деятельности на посту министра финансов, поскольку не все его решения приносили пользу Российской империи, а некоторые так прямо шли ей во вред…

Обернувшись, я увидел государыню-императрицу. Несомненно, это была действительно Ольга Александровна, но Боже, какой у нее был вид! Она была облачена в узкое черное платье, стягивающее фигуру до самого горла, и дополняли этот наряд такие же перчатки, шляпка и вуаль. Говорят, что императрица носит траур по всем невинно убиенным за время подавления мятежа, не деля их на сторонников, противников и праздношатающуюся публику. Все они, мол, российские подданные – и поэтому императрица скорбит обо всех. Одни погибли, исполняя свой верноподданнический долг. Другие достойны сожаления за свои заблуждения, за которые им пришлось заплатить жизнью. Третьи стали невинными жертвами сложившихся обстоятельств. Но это платье, создающее впечатление торжественной простоты, только подчеркивало прямоту осанки, уверенный поворот головы и мрачно-суровое выражение лица. Куда делась та дурнушка, которая ни ступить, ни молвить не умела? Сейчас с императрицы смело можно было ваять статую разъяренной Немезиды… Чуть позади и левее императрицы стояла еще одна незнакомая мне молодая женщина, одетая в такое же платье и с таким же суровым выражением лица. Скорее всего, это была статс-дама и одновременно сердечная подруга новой императрицы, ибо она была немного старше Ольги и держалась с воистину независимым достоинством (что невозможно для простых смертных в присутствии царственных особ).