Великий карбункул

книги и, найдя роковую страницу, спокойным, печальным голосом прочла ее на

ухо мистеру Смиту. Нельзя сказать, что ее содержание не имело касательства к

только что промелькнувшей туманной картине. В книге рассказывалось, что

мистер Смит, как это ни прискорбно, не смог устоять перед хитроумными

софизмами и готов был, ухватившись за формальную зацепку, начать тяжбу с

тремя малолетними сиротами - наследниками весьма внушительного состояния. К

счастью, прежде чем он окончательно решился на этот шаг, выяснилось, что его

притязания были столь же незаконны, сколь и несправедливы. Как только Память

дочитала до конца. Совесть снова отбросила плащ и пронзила бы сердце мистера

Смита своим отравленным кинжалом, если бы он не вступил в борьбу с ней и не

прикрыл себе грудь рукой. Несмотря на это, он все-таки ощутил жгучую боль.

Но стоит ли нам рассматривать все отвратительные картины, которые

показывала Фантазия? Созданные неким художником, обладающим редким

дарованием и необыкновенной способностью проникать в самые потаенные уголки

человеческой души, они облекали в плоть и кровь тени всех не нашедших

воплощения дурных замыслов, когда-либо скользивших в сознании мистера Смита.

Могли ли эти призрачные создания Фантазии, столь неуловимые, будто их вовсе

и не существовало, дать против него убедительные показания в день Страшного

суда? Как бы то ни было, есть основания полагать, что одна искренняя слеза

раскаяния могла бы смыть с холста все ненавистные картины и снова сделать

его белым как снег. Но не выдержав безжалостных уколов Совести, мистер Смит

громко застонал от мучительной боли и в то же мгновение увидел, что три его

гостьи исчезли. Он сидел один в уютном полумраке комнаты, затененной

малиновыми занавесями, всеми почитаемый, убеленный благородными сединами

старик, и на столе перед ним стояла уже не панорама, а графин со старой

мадерой. И только в сердце его, казалось, все еще ныла рана, нанесенная

отравленным кинжалом.

Разумеется, несчастный мистер Смит мог поспорить с Совестью и привести

множество доводов, на основании которых она не имела права наказывать его

столь безжалостно. А если бы мы выступили в его защиту, мы рассуждали бы

следующим образом: план преступления, пока оно еще не совершено, во многом

напоминает порядок событий в задуманном рассказе. Чтобы последний произвел

на читателя впечатление реальности, он должен быть тщательно обдуман и

взвешен автором и иметь в воображении читателя больше сходства с истинными

событиями из прошлого, настоящего или будущего, чем с вымыслом. Преступник

же тщательно плетет паутину своего злодеяния, но редко, а то и никогда не

испытывает окончательной уверенности в том, что оно действительно свершится.

Мысли его как бы окутаны туманом, он наносит смертельный удар своей жертве

словно во сне и только тогда в испуге замечает, что кровь навеки обагрила

его руки. Итак, романист или драматург, создающий образ злодея и

заставляющий его совершать преступления, и подлинный преступник, вынашивающий планы будущего злодеяния, могут встретиться где-то на грани

реальности и фантастики. Только когда преступление совершено, вина железной

хваткой сжимает сердце преступника и утверждает свою власть над ним. Только

тогда, и никак не раньше, до конца познается грех, и бремя его, если в

преступной душе нет раскаяния, становится в тысячу крат тяжелее, поскольку

он постоянно напоминает о себе. Не забывайте при этом, что человеку

свойственно переоценивать свою способность творить зло. Пока о преступлении

размышляют отвлеченно, не представляя себе в полной мере все сопутствующие

ему обстоятельства и только неясно предвидя его последствия, оно кажется

возможным. Человек способен даже начать подготовку к преступлению, побуждаемый той же силой, какая подстегивает мозг при решении математической

задачи, но в момент развязки руки у него опускаются под тяжестью раскаяния.

Он и не представлял себе раньше, на какое страшное дело он готов был пойти.

По правде говоря, человеческой природе несвойственно до самого последнего

мгновения обдуманно и бесповоротно решаться ни на добрые, ни на злые дела. А

поэтому будем надеяться, что человеку не придется испытывать на себе всех

ужасных последствий греха, если только задуманное им зло не воплотилось в

делах.

И все же в узорах, которые вышивала наша фантазия, мы можем усмотреть

очертания печальной и горькой истины. Человек не должен отрекаться от

братьев своих, даже совершивших тягчайшие злодеяния, ибо если руки его и

чисты, то сердце непременно осквернено мимолетной тенью преступных помыслов.

Пусть же каждый, когда придет его час постучаться у врат рая, помнит, что

никакая видимость безупречной жизни не дает ему права войти туда. Пусть

Покаяние смиренно преклонит колена, тогда Милосердие, стоящее у подножия

трона, выйдет к нему навстречу, иначе златые врата никогда не откроются.

Перевод И. Разумовского и С. Самостреловой

Натаниэль Хоторн. Гибель мистера Хиггинботема

Однажды из Морристауна ехал молодой парень, по ремеслу табачный

торговец. Он только что продал большую партию товара старейшине