Великий князь Николай Николаевич

Государь со свитой в назначенное утро 22 апреля прибыл на пограничную станцию Броды, где его уже ждали Верховный главнокомандующий с указанными выше чинами. Отсюда дальнейшее путешествие до Львова должно было быть совершено в автомобиле. Стоял тихий и ясный весенний день, делавший этот переезд в 100–120 км особенно приятным. Государь сел в автомобиль с Верховным главнокомандующим, начальник штаба генерал Янушкевич поместился со мной, в прочих автомобилях – остальные сопровождавшие.

Ехали по пути наступления нашей 3-й армии. Близ Золочова случайно у братской могилы чинов 166-го пехотного Ровенского полка кортеж остановился. Государь оставил автомобиль, немного прошелся по полю бывшего здесь сражения и выслушал рассказ о действиях русских полков. Для меня вся эта сцена имела особенно трогательное значение, так как по странному совпадению за несколько лет до войны я имел высокую честь командовать именно названным полком в родном мне Киеве.

Конечно, факт пребывания русского монарха у братской могилы чинов полка был мной подробно описан и сообщен в полк в надежде, что впоследствии запись эта будет включена в полковую историю как интересный для полка эпизод из минувшей войны.

Следующая остановка была сделана, когда мы подъезжали ко Львову, при встрече какой-то довольно жидкой депутации, при которой находился генерал-губернатор Галичины граф Г.А. Бобринский. Подношение русского хлеба-соли, чтение адреса, пожелания, приветствия – во всем этом уже было нечто, выходившее за пределы простого военного объезда.

Остановка эта пришлась близ огромной закрытой сигарной фабрики. Мне припомнилась кем-то описывавшаяся забавная сценка. Сидит в полковом обозе 2-го разряда на облучке наш несуразный подолянин-хохол Никита Ткачук, призванный по мобилизации; лениво размахивает он кнутищем и сосет вместо обычной «цыгарки» из «тютюна» предлинную, никогда им до сего времени не виданную заграничную сигару. Она, однако, ему не по вкусу, и он непрерывно поплевывает направо и налево. Мне рассказывали, впрочем, что наши солдатишки предпочитали крошить сигару и такой «крошенкой» набивать свои «люльки»[10]. Привычнее и потому вкуснее.

Во Львове государь остановился во дворце бывшего наместника, занимавшемся теперь графом Бобринским. Великий князь, генерал Янушкевич и я – в доме одного из польских магнатов, по приглашению последнего, переданному нам графом Адамом Замойским. Этот граф Замойский поступил в самом начале войны вольноопределяющимся в лейб-гвардии Уланский Его Величества полк, состоял сначала ординарцем у главнокомандующего Северо-Западным фронтом, а затем, будучи произведен в офицеры, находился при Ставке; впоследствии он был, кажется, назначен флигель-адъютантом к Его Величеству.

Лично от меня многие детали пребывания государя в Галичине ускользнули, так как я видел императора лишь мельком, имея свое прямое дело и стараясь не удаляться слишком далеко и надолго от помещения, где расположилась моя походная канцелярия, которая была связана прямым проводом со Ставкой. Но великий князь был во время всей поездки не в духе, и лица, непосредственно при нем состоявшие, рассказывали мне немало случаев, явно выражавших стремление администрации, шедшей в этом отношении даже против графа Бобринского, придать посещению императора Николая II более широкое, чем это хотелось Ставке, значение. В этом отношении особенно мало такта проявили власти в Перемышле с русским комендантом генералом А. во главе.

В день приезда государя во Львов во дворце наместника был прием, затем обед и вечером раут, на котором граф Бобринский получил звание генерал-адъютанта. На всех этих празднествах присутствовали сотни приглашенных. Преимущественно военные. Статские лишь изредка выделялись на фоне походных мундиров своими черными фраками. Были ли дамы – не помню. У меня осталось внешнее впечатление как бы специально военного собрания. Впрочем, на рауте я оставался очень недолго, занятый собиранием данных для подробного доклада императору. Доклад этот был назначен на утро на вокзале, перед отправлением государя в дальнейшую поездку.

Ночлег во Львове, в роскошных палатах польского магната, связан у меня с чрезвычайно оригинальным утренним впечатлением, полученным мной при пробуждении, от обширных размеров занимавшейся мной комнаты и ее высокого потолка. С моего выезда на войну из Петрограда 14 августа 1914 г., т. е. свыше 8 месяцев, я ведь спал все время в узком низком помещении вагонного купе! Понятно поэтому мое удивление, когда, проснувшись во Львове и забыв о перемене обстановки, я вместо своих обычных тесных и сдавленных перегородок получил сразу впечатление большой и радостно залитой солнцем комнаты! С чувством какой-то особенной свободы я только и могу сравнить мое первое утреннее ощущение.