Великий лес

— Да где же он, конец-то? — вопросительно смотрела на Хомку Надя.

— Эх, если б я сам знал, — беспомощно развел руками и как-то сразу ссутулился, кажется даже, стал меньше ростом Хомка.

— А раз не знаете… Так зачем все это?

— Что — это?

— Ну… То сюда коров гнали, а теперь обратно…

Знал, сам Хомка знал: толку в том, что он приказывал делать, ровным счетом никакого. Но и оставаться с коровами здесь, у Днепра, ждать неведомо чего…

— Вот что, — выдавил он наконец из себя, — давай хоть отгоним коров куда-нибудь подальше.

— Куда — подальше?

— Ну, словом, от переправы. Может, там самолеты не летают, не бомбят…

Надя на глазах повеселела:

— Вот это правильно. Давно бы так сделать.

Сбили в гурт коров, погнали лугом вдоль Днепра прочь от переправы.

— Может, деревня какая попадется, — говорил, нахрамывая неподалеку от Нади, Хомка. — Дак я начальство поищу. Спрошу, как нам быть. А вдруг кому-нибудь сдать коров можно. Сдали бы — и до дому, до хаты…

— Это хорошо было бы!

— Конечно, хорошо. Хотя идти… неблизко.

— Ничего, дойдем.

— Дойдем, говоришь. А могли же… ехать. Если б не сучка эта…

— И то правда, удрала от нас — и хоть бы слово сказала.

— От людей никуда не удерешь, — раздумчиво, но твердо произнес Хомка. — Это мне еще батька говорил. И чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь: верно говорил. Обманом свет пройдешь, а назад не вернешься. И ответит человек за все, что бы где, когда ни сделал. Если не перед людьми, то перед богом ответит. От кары за грехи свои уйти еще никому не удавалось. Что суждено — тому и быть, от того, как бы ни хотел, не удерешь. Запомни это!

Опустив глаза, слушала Надя Хомку, ни словом не возражала. А Хомка и рад, что его слушают, говорил и говорил, словно хотел высказать все, что было у него на душе, что скопилось за долгие дни молчания.

— Ты молода, еще не поздно добру учиться. Известно, жизнь по головке не гладит, она штука суровая. Но погляди, как то же дерево смерть свою принимает. Подходит к нему человек с топором — а оно стоит. Рубит, пилой режет, а оно — ни с места. Только слезу — сок иногда пустит. Или животина, скажем. С ножом, с косой к горлу — а она мыкнет или завизжит. Потому как знает, чует — никуда не убежишь, чему суждено, то и сбудется. А человек… Хочет перехитрить самого себя, бога хочет перехитрить… — Хомка грустно улыбнулся. — Вот как мы-с тобой. Вместо того чтоб ждать своей судьбы, мы чего-то ищем, суетимся, убегаем, как будто можно спастись от того, что все равно произойдет, что неизбежно…

После минутного молчания продолжил:

— Я вот ходил со стадом и все о человеке думал. Много о нем хорошего сказать можно. Но много и худого. Очень уж алчен человек, на всех и на все хочет лапу наложить, подчинить себе, чтоб ему все служило. И ни перед чем не останавливается. Отнимает жизнь у животины и у дерева, только бы самому лучше жилось, сытнее да теплее. О себе очень много думает. Ради себя и своего достатка готов любому на горло встать, не глядит, что тоже человек… Не доведет это до добра. А тут еще война эта… Сколько чего живого и неживого она истребит, пламенем адовым по ветру пустит! И нет, чтобы одумался человек, меньше грехов брал на душу, чтоб мудрее, бережливее был, щадил все живое. Когда-то Иисуса Христа вовсе без вины распяли на кресте. И я долго думал: «Почему так случилось, почему никто его не защитил — ни люди, ни бог?» А теперь знаю — так нужно было. Людям всем нужно, чтоб помнили, знали: невинный принял кару, распят был на кресте. И чтоб больше никогда ничего подобного не сотворили. Только вот… Очень быстро люди обо всем забывают… Не все, известно, а некоторые. Вот война и напомнит… Обо всем, что забыл человек, напомнит…

Спохватившись, что говорит долго и не совсем то, что надо бы говорить, Хомка внезапно умолк, посмотрел на небо — оно было чистое, ясное, ни тучки. И самолетов нигде не было видно — ни над переправой, ни еще где-нибудь.

— Утихло все, — произнес Хомка.

— Это только кажется. Погодите, сейчас опять прилетят, заново все начнется, — оглядываясь по сторонам, тихо произнесла со страхом Надя.

Но самолеты в тот день больше не прилетели. Да и чего им было прилетать — переправу где-то после полудня заняли немцы. Об этом Хомка с Надей случайно узнали от людей, бежавших от Днепра.

— И нам надо бы удирать, — задумчиво сказал Хомка. — Да вот коровы… Не бросишь же их просто так посреди луга без всякого присмотра.

— А гнать?.. Куда же гнать, если повсюду немцы? — с удивлением смотрела на Хомку Надя.

— Домой, в Великий Лес, погоним, — тихо, словно самому себе, сказал Хомка.

XXII