Великий лес

Они поженились. И в ту первую ночь, когда она, в соответствии с советами подружек, вымытая и душистая легла голой в постель — вдруг, впервые в жизни, увидела Кулешу нагим. Пораженная, она закричала и хотела вскочить с постели, но Кулеша уже лег на нее, крепко обнял и сказал: «Жена». Она не пыталась сопротивляться, хотя и могла. Это единственное слово — «жена» — лишило ее сил и велело терпеливо ждать спасительных последствий таинства брака. Однако проклятая память ожила, и что-то в ней тревожно сжалось, закрылось от страха. Поэтому, может быть, снова внутри у нее заболело, когда он вошел в нее, и только спустя какое-то время боль прошла и она как-то сносила эти его движения в себе. Она чувствовала отвращение, но не протестовала ни на вторую ночь, ни на следующую. Со временем ее охватило безразличие. Она послушно ложилась, мирилась со страданием. И это, безразличие сочла постепенным спасительным чудом брака. Теперь нужно было только терпеливо лежать каждую ночь и ждать, пока не свершится следующее чудо — что она полюбит то, что любил ее муж, что в ней проснется влечение. К сожалению, время шло, а чуда все не было. После безразличия пришла отрешенность, а еще позже — что-то вроде скуки. Отрешенно и со скукой она принимала мужа. С открытыми глазами она равнодушно смотрела в окно, молясь, чтобы наконец прошла ночь и наступил рассвет. Заметил ли Кулеша, что у нее не наступает возбуждения, что она без охоты идет на каждое сближение?

И наконец у них поселился чужой человек, охотинспектор. Однажды он сказал Кулеше о любви чистой и настоящей. О женщинах, которые шли за мужчинами в дикие места, не имея надежды на телесное сближение. О любви, которая обходилась без торчащего члена и болезненного вхождения в женщину. Она поняла, случайно слушая разговор, что ошиблась: тоску приняла за любовь. Они с Кулешей никогда не любили друг друга любовью чистой и настоящей, а только любовью грязной, потому что она была полна желания только со стороны мужчины. В ту ночь она не смогла вынести мысли о боли, которую муж снова должен был ей причинить. А когда он это сделал, она попросту сбросила его с себя на пол. С этой минуты лицо мужа, его запах, его дыхание, каждое его слово и взгляд пробуждали в ней омерзение. Она сбросила его с себя и на следующую ночь, а потом уже ни разу не допустила до себя.

В конце концов наступил вечер, когда Кулеша бросился на нее, ему помогли Будрыс, Вздренга и Тархоньски. Она вырывалась, защищалась, заслоняя тело от чужих людей, в том числе и от Марына, который вдруг вышел — безразличный к тому, что с ней совершали. Разве так должен поступать честный человек? Теперь она не верила ни единому его слову. Он стал для нее таким же ненавистным, как муж, как Будрыс, Вздренга и Тархоньски. Она была женщиной, изуродованной памятью о насилии, совершенном над ней в лесу. Потом же ее искалечили еще раз, и сделал это ее собственный муж.

Если в ее теле скрывалась какая-то тайна, то этой тайной было внутреннее сопротивление, которое появлялось внизу живота вместе с чувством страха перед болью, вместе с ощущением отвращения и гадливости. Она не верила, чтобы это могло у нее пройти, ведь в ней навсегда останется память о том, что произошло с ней когда-то в лесу, и о том, что она пережила с мужем. Рослое, гладкое, цветущее тело стало только каким-то убежищем для ее страха и ее памяти. Поэтому она заплела косу и, закутав свое тело в халат, пересела на стул возле швейной машинки.

Но Вероника, однако, не смогла сосредоточиться на новом пододеяльнике, который шила для Хорста Соботы. Она бросила шитье и подошла к окну, которое выходило на лес и дорогу. И тогда, ведомая какой-то непонятной силой, потихоньку спустилась по лестнице.

В ее ноздри ударил запах комнаты Марына. Она почувствовала застарелый, но приятный Запах дыма каких-то дорогих сигарет. Это странно, что на людях Марын курил только какие попало сигареты, а в своей комнате — дорогие, заграничные.

Спустя минуту она различила запах ланолинового крема для бритья, которым всегда пользовался Марын. Никогда до сих пор этот запах не казался ей таким острым и заметным.

Она подошла к шкафу и из-под небрежно свернутых в клубок двух грязных сорочек вынула фотографии, которые показывала Хорсту. Сорочки Марына пахли мужским потом — немного кисло, хотя и приятно. Так же пахла фотография Будрыса, потому что она лежала между рубашками.

Долго и внимательно она всматривалась в разбитое лицо тракториста, в сгустки крови на лбу и у рта. Смотрела и смотрела, поддерживая в себе чувство мстительного удовольствия. Она прикрыла глаза и представила, как в один прекрасный день увидит так же разбитые лица Вздренги, Тархоньского, Кулеши.