Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

«Развратница — слишком громкое слово, — возразил он. — Разврат — это когда с радостным упоением, долго и сладострастно, когда сама замужем и любовник женатый. А тут… Как воды торопливо глотнуть, когда жажда замучила. Как бабочки — присели друг на дружку, и скоро их ветер сдул… Это даже не удовольствие. Это удовлетворение».

Я лишь несколько мгновений размышлял и спросил напрямик:

«И кому ты всё это успел рассказать?»

Помпей даже не удостоил меня взгляда. Он пожал плечами и ответил, глядя в сторону:

«Только тебе… А кому я еще могу рассказать?»

«Только мне?!» — настаивал я.

Секст Помпей повернулся ко мне, пристально глянул в глаза и внушительно произнес:

«Тот, кому следует знать, уже давно всё знает. Более того, предвидел заранее и даже создал условия… — Секст сделал паузу и добавил, уже не внушительно: — Нельзя же годами морить голодом молодую и полную сил женщину. Так она либо заболеет, либо окончательно станет лесбийкой… Или как они там называются у нас на латыни?»

Я стал обдумывать его ответ, и мы долгое время ехали в молчании.

Наконец я спросил:

«Ты мне всё это рассказал, чтобы я ему передал?»

«Тебя считают ближайшим его другом. Надо его посвящать, не надо — решай сам», — ответил Помпей.

…Я долго не знал, как мне поступить. Но когда все-таки решился предупредить Феликса, Фортуна мне не позволила: меня срочно вызвали в Рим.

Переговорить с моим любимым другом наедине не было ни малейшей возможности: он в наш последний вечер в Байях не отходил от Юлии, Кар — от него, Флакк — от Кара. А тут еще Корнелий Север привязался ко мне и стал рассказывать о новом историческом сочинении, которое он замыслил.

Я с Феликсом только наскоро успел попрощаться и шепнуть ему:

«Береги себя. Меня пугают твои призраки».

«А ты не пугайся. Без призраков я намного страшнее», — ответил Пелигн.

Четвертый этап

XXIII. — Он и вправду стал намного страшнее, когда в начале сентября, за день до начала Римских игр, вместе Юлией Младшей вернулся в Рим, — объявил Гней Эдий и продолжал: — Поначалу всё было мирно. Юлия часто принимала у себя гостей, и меня приглашали на эти обеды. Число гостей возросло: постоянными посетителями Юлии из друзей Феликса, помимо бывших в Байях Кара, Помпея, Севера и Флакка, стали Аттик, Брут и Греции. На Опалиях в середине месяца Юлия впервые за два года присутствовала на народном молебне в храме Аполлона Палатинского. А после молебна — в доме у Юлии пир, на который Гней Домиций Агенобарб привел своего друга, Луция Виниция, квестора лет тридцати.

На всех нас этот Виниций произвел благоприятное впечатление: образованный, воспитанный, богатый, но не кичливый, родовитый, но не заносчивый. Дед его, Марк Виниций, был консулом еще за два года до Юбилейных игр, и хотя никогда не входил в число «ближайших друзей» принцепса, однако часто играл с Августом в кости — можно сказать, был постоянный партнером Отца Отечества по этой игре; в год смерти Луция Цезаря командовал германскими легионами. Отец Луция Вениция, Публий Виниций, в том же году стал консулом, а ныне был назначен проконсулом Азии. Достойное семейство. И сам Луций Виниций был человеком несомненно достойным. Он всем нам понравился.

Но не Феликсу. Феликс уже во второй его приход бросал в сторону Виниция такие взгляды, какие бросают на нечистоты на улице, мимо которых случается проходить: избегаешь смотреть, но приходится, чтобы не наступить и не вляпаться.

В третий раз, когда Виниций пожаловал к Юлии, Феликс, сославшись на срочные дела, отказался от трапезы и ушел.

А в следующий раз — совсем удивительно! Феликс прохаживался по атрию Юлиного дома и не шел в триклиний, где гостям уже подали закуски.

«Аппетит нагуливаешь?» — пошутил я.

«Нет, жду Силана», — сердито ответил мой друг.

«Силана? Зачем он тебе понадобился?»

«Я только с ним могу лечь за стол».

«А без него почему не можешь?»

«Потому что Юлия будет смотреть на эту скотину. А когда придет Децим, она будет смотреть на Децима Силана».

Я, повторяю, сильно тогда удивился. И не столько поведению Феликса, сколько его тону и словам, которые он произнес — никогда до этого мне не доводилось слышать, чтобы Пелигн кого-нибудь из людей называл «скотиной». Во всяком случае, к Луцию Виницию, человеку, как я говорил, благородному и деликатному, такое определение не подходило ну, ни с какой стороны!

«За что ты так на него взъелся?» — хотел спросить я. Но не спросил. Мы вместе дождались Силана и втроем вошли в триклиний.

Юлия и вправду чаще всего смотрела на Силана. Но она и Виниция одаривала своей лучезарной улыбкой. И с Феликсом, своим учителем, была внимательна: часто перепархивала на него нежным взглядом.