Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

От соединения с этим богом-проводником Венера в восьмой раз преобразилась. Она стала богиней Смерти-в-Жизни, как ее называют некоторые орфики, вместе с возлюбленным своим стала гостить у Плутона — бога подземного царства, подружилась с женой его Прозерпиной. И греки эту новую Венеру стали именовать Эпитимбией («могильной»), а римляне Венатилией («подземной, родниковой»). Некоторые считают ее Либитиной, но они ошибаются, так как Либитина — не Венера, а Юнона. А правильнее всего называть эту новую Венеру — Венера Эрицина, ибо так величают ее знающие поэты, и на горе Эрике в Сицилии у нее главный храм и самое известное в мире святилище.

Птицей ее отныне стал пеликан — удивительное пернатое создание, которое кормит своих детей собственной кровью.

Спутницы ее — Сирены, женщины-птицы, которые уже давно не могут летать, так как постоянно выдергивают из своих крыльев перья, чтобы украсить им головы. Они очаровывают сладким пением,

на светлом сидя лугу; а на этом лугу человечьи кости белеют.

Они поют о смерти и к смерти влекут.

И этим песням с детства обучился сын Венеры и Меркурия.

XXXV. — Этого восьмого амура, — продолжал Эдий Вардий, — некоторые греки именуют Гермафродитом — дескать, от Гермеса и Афродиты родился. Но ежели так рассуждать, Аполлона надо называть Зевсолатоном, а Вакха — Зевсосемелом… Другие зовут его Дафнисом. Третьи зовут Люцифером.

Это крылатый эрот. Но крыльев его не увидишь, так они часто трепещут. Волосы у него светлые, но будто седые. Вечно он в сером плаще и плащ никогда не снимает.

Из всех купидонов самый он нежный. Но тот, кто вкусил его нежности, тянется к смерти, ибо грубостей жизни не в силах уж больше терпеть.

Узы его — те пленительно-нежные песни, которые он, сочинив, распевает, и ему подпевают Сирены.

Пламя его — вот оно пред тобой, пылающий факел Гермеса, усыпляющий души живые и оживляющий души умерших. Стрелы его — та любовь, которая нас убивает…

Вардий замолчал и поник головой. А затем вынул факел из подставки, повернулся ко мне и стал освещать факелом мое лицо, вглядываясь мне в глаза.

— Насколько я сейчас могу разглядеть, — тревожным шепотом заговорил он, — тебе такая любовь не угрожает. Потому что ты, как и я, любишь жизнь и не стремишься к бессмертию… Но некоторые жизнь не любят, потому что она для них слишком мучительна. К таким людям Венера Эрицина посылает своего сицилийского сыночка, и они, влюбляясь, жаждут и ждут не плотских наслаждений, не поиска и обретения себя, не головокружительных взлетов небесных и не тихих семейных радостей, а…Как бы это точнее сказать, потому что мне эта любовь незнакома… Пусть лучше Тибулл скажет!

Ты мне, Венера, пролей свет Елисейских полей,
Где без конца хороводы звенят и в порхании резвом
Сладостно песни поют горлышки тонкие птиц;
Дикая новь корицу родит, и широко по нивам
Щедрый кустарник возрос благоухающих роз;
Юноши тешатся там, играя средь девушек нежных,
И поединки меж них вечно заводит Амур.
Тот, кто любил и был унесен прожорливой смертью,
Там на венчанных кудрях миртовый носит убор…

Они смерти вместе с любимой хотят, потому что смерть им видится прекраснее жизни. И любовь их возвышеннее, чище и свободнее жизни…

Как я понимаю, именно такой любовью был охвачен Орфей, влюбившийся в Евридику. И он, который, спустившись в Аид, божественными песнями пленил Прозерпину и заставил плакать Плутона, когда шел назад и вел за собой любимую — помнишь? — обернулся… Не потому что не мог удержаться. А потому что в Аиде и в смерти увидел свою любовь еще более великой и прекрасной и не посмел унизить ее возвратом к пошлости и унижениям жизни… Евридика вернулась к Плутону. Через год Орфей последовал за ней…

Для таких людей, договорившись с Плутоном, Венера Эрицина создала в Аиде Обитель Блаженных, так называемые Поля Елисейские, управлять ими поставив своего восьмого сына, которого я называю амуром Элизием Летеем. Ибо перед тем, как вкусить блаженство, они пьют из Леты, отвергаясь от жизни и ее страданий.

Вардий вернул факел на место. Взял меня за руку и вывел из грота.

Мы оба зажмурились от яркого солнечного света.

XXXVI. — Я всё тебе рассказал. Пора подводить итоги, — объявил мне Гней Эдий Вардий.

Я счел возможным возразить своему спутнику:

— Грот с факелом, ты сказал, предпоследняя станция. Значит, должна быть последняя. Где она?

Вардий внимательно на меня посмотрел. Затем усмехнулся, махнул рукой в сторону виллы, до которой по аллее оставалось примерно с полстадии, и ответил:

— Последняя станция — Рим. Но тебе о ней еще рано рассказывать.

И стал подводить итоги: