Великий магистр революции

[25] Собственно говоря, Маяковский датирует свой поход к Думе 26 февраля, но он, вероятно, ошибается, потому что все данные за то, что толпа вошла в Думу днем позже.

[26] В литературе распространено мнение, что Псков был ловушкой, подготовленной для Николая II. На самом деле никто не мог предсказать, что Государь направится именно туда. Никто не мог знать, что Рузский перейдет на сторону заговорщиков. Очевидно, что все их усилия были направлены на то, чтобы как раз не пропустить императорский поезд во Псков, другими словами чтобы полностью изолировать Государя.

[27] «Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом, — говорилось в этой телеграмме. — Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому министерства внутренних дел и Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. <…> Если движение перебросится в армию, восторжествует немец <…>».

[28] В 1925–1926 гг. Шульгина таким же образом провезла по СССР псевдомонархическая организация «Трест», созданная, по всей вероятности, ОГПУ. Поездка была организована с целью добиться от Шульгина искреннего описания преимуществ нэпа и счастливой советской жизни. Он написал требуемую книгу «Три столицы», но так и не понял, что имел дело с чекистами.

[29] Временный комитет, как видно по всем свидетельствам, отлично знал о поездке Гучкова. Не знал о ней, вероятно, один Шидловский (может быть, он заснул, пока Гучков убеждал Комитет в необходимости отречения?).

[30] К такому человеку приехал Государь!

[31] Не менее красноречиво Государь объяснил невозможность ответственного министерства Воейкову: «Государь ответил, что, во-первых, всякая ломка существующего строя во время такой напряженной борьбы с врагом привела бы только к внутренним катастрофам, а, во-вторых, уступки, которые он делал за время своего царствования по настоянию так называемых общественных кругов, приносили только вред отечеству, каждый раз устраняя часть препятствий работе зловредных элементов, сознательно ведущих Россию к гибели»

[32] Глобачев передает слова последнего министра юстиции Добровольского, что указ об ответственном кабинете должен был быть обнародован на Пасху 1917. Это невероятное сведение ничем не подтверждается. Не сообщил ли об этом Добровольскому дух Распутина, вызванный им и Протопоповым в январе 1917?

[33] Но, возразят мне, Рузский, возможно, хотел объявить об ответственном министерстве самовольно без согласия Государя? Как раз нет; самовольно можно объявить об отречении монарха, как это сделали с Вильгельмом II, потому что отречение лишает его возможности отомстить. При ответственном министерстве, когда военного министра назначает по-прежнему Государь, Рузскому за его обман пришлось бы несладко.

[34] Не один Рузский ставил Государя перед таким выбором. Вскоре это сделал Гучков, а ген. Курлов говорит, что аналогичный прием использовал Родзянко: «Г. Родзянко — камергер Двора Его Императорского Величества — не постеснялся прибегнуть к моральному насилию, не имеющему названия в глазах мало-мальски порядочного человека! Он заявил Государю, что не ручается за безопасность Царской семьи». Трудно сказать, откуда у Курлова такие сведения. Но обычно он осведомлен на удивление хорошо, так что ему стоит верить и в данном случае, хотя, возможно, он просто-напросто путает Родзянко и Рузского.

[35] Из этого отрывка нелегко понять, кто говорил о «рабочем комитете», — Рузский или Родзянко. Но в их четырехчасовом разговоре нет ни одного упоминания об этом, а значит, сказал Государю о петроградских левых Рузский. Можно, конечно, предположить, что Рузский просто вычеркнул некоторые слова Родзянко из текста, переданного в Ставку. Но это было физически невозможно, потому что судя по пометке Рузского на документе, разговор передавался в Ставку одновременно с его ведением. Но, может быть, пометка сделана задним числом? Опять невозможно: тогда придется представить, что от 7 1/2 часов окончания разговора до 9 часов, когда Ставка уже требовала отречения, Рузский успел пересочинить текст, передать его целиком в Ставку, Ставка решилась просить отречения, — как-никак, решилась на государственную измену — и т. д. В разговоре 1607 слов, а скорость передачи аппарата Юза составляла в то время около 1000 слов в час, т. е. одна передача текста подряд заняла бы более полутора часов.

Вообще, судя по воспоминаниям Тихменева, «подцензуровывать» телеграммы, вырезая из них некоторые выражения, было в то время технически невозможно.

[36] Воейков цитирует речь Столыпина 1910 года, из которой видно, что возможность появления Совета рабочих депутатов понималась еще тогда: «Если бы нашелся безумец, который в настоящее время одним взмахом пера осуществил бы политические свободы России, то завтра же в Петербурге заседал бы совет рабочих депутатов, который через полгода своего существования вверг бы Россию в геенну огненную». Чтобы угадать существование Совета в 1917 г., не нужно было обладать особенной гениальностью, потому что такой же Совет существовал в Петербурге в 1905 г.