Великий мертвый

— Покажем Великого Тлатоани людям. Пусть не думают, что он власть утратил.

Капитаны дружно охнули.

— Ты, Эрнан, определенно свихнулся!

Кортес понимающе вздохнул и слабо улыбнулся.

— Надо что-то делать. Марина говорит, если Тлатоани слишком долго не появляется в храме, вопрос о его смещении может поставить даже совет жрецов. Вы представляете, что нас ждет, если наш главный заложник перестанет быть правителем и станет никем?

Капитаны понурились. Они представляли.

* * *

Осада оказалась тяжким испытанием. И если бы не беседы с Мотекусомой и не рукописи, которые доставили из библиотеки дворца, падре Хуан Диас, пожалуй, не сохранил бы не только благочестия, но даже здравомыслия. Однако беседы и рукописи помогли. И шаг за шагом, где со слов день ото дня мрачнеющего правителя, где при помощи Марины, где благодаря обретенным в монастырях навыкам он сортировал и перекладывал новые знания и удивлялся все больше, — дикие индейцы знали почти все то же, что и он сам!

Они знали движения планет и длину года. Они рассчитывали объем паводков и знали, какой глубины и ширины строить каналы, отводящие воду от посадок. Они сажали на одном поле по две-три культуры и собирали такие урожаи, что египтянам и не снились. У них не было скота, и они вывели мясную породу собак. У них были бедные почвы, и они додумались делать общественные туалеты, чтобы ни капли дерьма не пропало зря. Они совершенно не знали колеса и лошадей, и, тем не менее, построили огромные, на удивление логично устроенные и весьма сложно организованные города.

И только с одной наукой индейцы оплошали почти так же фатально, как и с религией, — с хронологией. Они были абсолютно уверены, что мир существует больше пяти с половиной тысяч лет, а почти стертая катастрофами с лица земли жизнь возобновилась уже, как минимум, в пятый раз! Такой дикой ереси он еще не встречал никогда…

Как раз этим вопросом святой отец и занимался, когда пришел Кортес.

— Собирайтесь, падре, — без объяснений распорядился генерал-капитан. — В город с нами пойдете.

Падре Хуан Диас иронично изогнул бровь.

— У нас появились желающие лечь на алтарь Уицилопочтли?

— А я и не спрашиваю ничьего желания, — отрезал Кортес. — Это приказ.

Падре хотел, было, воспротивиться, но затем переговорил с братом Бартоломе и узнал, что их выведут под прикрытием Мотексомы. Подумал и решил, что ссора с Кортесом все-таки рискованнее этой странной «прогулки». Быстро надел на себя — один поверх другого — два хлопчатых панциря, с трудом натянул еще и рясу и, неповоротливый, словно каплун, пристроился в хвост процессии. Вышел сквозь ворота и сразу же пожалел обо всем.

Более всего процессия напоминала похоронную. Впереди, на позолоченных носилках в окружении слуг, охраны и вождей торжественно несли Великого Тлатоани, и поначалу изумленные горожане начинали бурно приветствовать своего правителя. А потом они замечали, что ближе всего к носилкам идут кастилане в просторных почетных плащах из перьев колибри и кецаля, и восторг мгновенно иссякал.

Но хуже всего были городские мальчишки, неотступно следовавшие за процессией и, — видимо, на спор, — норовящие попасть камешком в одинаковые тонзуры обоих святых отцов. И лишь когда процессия подошла к подножию высоченной пирамиды, мальчишки отстали.

Впрочем, и здесь было не легче. Святой отец насчитал в четырехсторонней пирамиде девяносто одну ступень — как раз, четверть года, и была каждая из них высотой до колена, и, пока он в двух своих панцирях забрался на самый верх, мысль осталась одна — упасть и умереть… до первого взгляда вверх.

— Сеньора Наша Мария! — охнул падре.

Он видел подобное в каждом городе, но здесь, в главном храме столицы, месте новом и пока еще не намоленном, жрецы обставили все с особой пышностью. Плоская крыша пирамиды была огорожена роскошными фигурными зубцами, а при каждом из двух алтарей стояло по высокому и массивного идолу.

— Уицилопочтли, — сразу определил брат Бартоломе того, что был справа. — Это у них бог войны.

Падре Хуан Диас, пытаясь не слишком вдыхать запах гнилой крови, поднял взор. Широколицый и широконосый Уицилопочтли был опоясан толстым золотым ужом, а все тело божества целиком покрывали драгоценные каменья.

— А там дальше стоит похожий на ящерицу Тлалок, — поучительно объяснил брат Бартоломе, — и тело его набито семенами всех местных трав и деревьев. Это чтоб урожай был…

Падре ненавидяще застонал; он этого сукина сына в рясе не мог уже ни видеть, ни слышать!

Кто-то выкрикнул то ли приказ, то ли призыв, и жрецы тут же подожгли местную замену ладана — копал, и процессия разом сдвинулась в сторону, освобождая место перед алтарем.

— Это большая честь, что нас сюда пригласили, — нравоучительно объяснил ему брат Бартоломе, и падре с наслаждением наступил монаху на ногу.

— Еще одно слово, и я тебя со ступенек спущу, — шепотом пообещал он. — До самого низу будешь катиться.

Тот зашипел, выдернул ногу и обиженно насупился.