Великий океан

Однако настоятель больше не пришел, а вместо него явился косой узкоплечий монах и, шлепая вялым ртом, сказал, что падре Реверендо — почтенный отец Микаэль — просит извинить его отъезд к больному и надеется, что достойные синьоры хорошо отдохнут под крышей святой обители. Служитель церкви сам разостлал на полу циновки и, кланяясь, удалился.

Из его речи Алексей разобрал лишь имя настоятеля и пожелание доброй ночи. А то, что монах не привел слугу приготовить постели, окончательно убедило его в справедливости подозрений. Но делать нечего — утро вечера мудренее.

Он приказал Луке и алеуту ложиться, а сам, погасив на столе свечи, подошел к окну. Несмотря на усталость, ему не хотелось спать. Неясное чувство беспокойства и ожидания событий не покидало его с той самой минуты, как он переступил порог монастыря.

Вечер давно наступил и кончился. Полноликая луна взошла над оградой, озарила часть двора, пересеченного длинной тенью креста, белую стену звонницы. Второе окно выходило в сад. Оно не было защищено обычной решеткой, и сквозь узкую прорезь виднелись кусты и деревья и между ними широкая тропинка, ведущая куда-то вправо. Пятно света, не от луны, а из не видного отсюда окна, лежало на этой дорожке с нависшими над ней серебристыми листьями оливы.

Кто-то тоже еще не спал и даже не собирался ложиться, потому что свет в окне стал ярче, словно передвинули свечу поближе, а потом раздались негромкие звуки клавесина. Ничего, конечно, в этом особенного не было, играть мог любой из монахов, но Алексей вдруг почувствовал, как у него учащенно забилось сердце. Грустная повесть Петронио не выходила из памяти, и стремление побывать в миссии невольно было связано с нею. Правда, странный разбойник называл местность Сан-Пабло. Но названия миссии они не знали, надпись на молитвеннике солдата могла быть сделана и много лет назад… Может быть, это и есть та миссия, где живет осиротевшая синьорита?

Алексей взобрался на подоконник и заглянул в сад. Но рассмотреть освещенное окно мешали кусты и густая листва, зато звуки клавесина прекратились и послышался быстрый возбужденный голос. Стена и расстояние не давали возможности что-либо разобрать, однако Алексею показалось, что говоривший грозит и злится. Потом хлопнула оконная решетка, а минуту спустя донесся стук двери и сразу же топот копыт пущенного в галоп коня.

Подбежав к первому окну, Алексей только и успел заметить метнувшуюся за ворота тень. Крайне заинтересованный, он вернулся на прежнее место, заглянул в сад. Теперь свет, падавший на дорожку, стал слабее, очевидно, свечу снова передвинули в глубину комнаты либо заслонили каким-нибудь предметом. Гуще и темнее выглядели кусты. Звуки клавесина не повторились. Полная тишина вновь окутала миссию.

Но Алексей не покидал своего наблюдательного пункта. Им все больше и больше овладевало чувство ожидания чего-то необычайного, что должно обязательно произойти еще сегодня. Уединенная миссия, настороженный прием, странное поведение настоятеля, всадник, а главное — вероятность того, что здесь находится та девушка, о которой говорил Петронио, создавали это состояние приподнятости.

Так он провел, может быть, час и почти не удивился, когда открылась дверь и закутанная в какое-то длинное покрывало девочка-индианка проникла в комнату. Девочка огляделась, затем, осторожно обойдя спящих Луку и Манука, подошла к Алексею.

— Синьорита, — произнесла она, как видно, заученные слова. — Русский, иди!..

Не раздумывая, Алексей спрыгнул с подоконника и, схватив шляпу, последовал за маленькой проводницей.

* * *

Первое, что увидел Алексей, войдя в большую, полутемную комнату, невысокую женскую фигуру, стоявшую возле окна. Углы, высокий потолок тонули в полумраке, и две свечи, вправленные в железный подсвечник, еле освещали середину комнаты. Мебели здесь тоже было мало. Кресло, диван, шерстяная занавеска вместо двери в коридор, клавесин, скамеечки перед деревянной статуей. На стене что-то вроде портрета или картины. Но все это Алексей разглядел позже, а сейчас остановился на пороге и с нескрываемым любопытством смотрел на хозяйку комнаты. Он почти не сомневался, что перед ним донна Консепсия.

Услышав шаги, девушка обернулась и пошла навстречу. Это была Конча. Она почти не изменилась за эти годы. Такая же тоненькая, в темном глухом платье, смуглолицая, с длинными, без всяких украшений, локонами, с ясным, спокойным взглядом. Лишь похудело лицо да легкая складка залегла между чуть изогнутыми бровями.

Конча тоже несколько секунд рассматривала гостя. Смуглые щеки ее сейчас казались бледными.

— Я не видела русских шесть лет, — сказала она, наконец, так, словно только что прибежала издалека и ей трудно было говорить. — Я хотела вас видеть, синьор!