Великий океан

Иван Александрович до утра просидел у мачты на кольцах каната. Так же сновали по реке огни, кричали лодочники, мерцали в вышине звезды. Помощник правителя не отозвался и тогда, когда приказчик накрыл его плащом… Корсар снова ушел, и, если бы даже остался, он не имел права его здесь задержать. «Ермак» и «Нутка» — торговые корабли, суденышки, защищавшие на свой риск интересы российских колоний. У него было одно право: погибнуть или победить, и любой военный корабль мог повесить его самого на рее…

Глава вторая

Приближалась весна. Гудел в лесу ветер, потемнели лозы, шуршала на скалах прошлогодняя трава. Изредка сквозь тучи светило солнце, по утрам над проливами стлался туман. Но земля все еще была скована, в бараках и в доме правителя по-зимнему топили печи.

Припасы давно кончились, люди питались брусникой, морской капустой, ракушками, найденными на берегу. Чтобы избежать отравления, Баранов приказал варить их в горькой морской воде. К весне умерло еще четверо промышленников и два алеута. Двадцать три креста желтели среди елей на высоком бугре. Люди совсем отощали, поддерживала только чарка рому, которую теперь ежедневно выдавал правитель.

Ром выносила Серафима. Высокая, похудевшая, она ставила котелок на перила крыльца и, сжав губы, отвернув лицо, неторопливо черпала жестяной чашечкой пахучее пойло. Промышленные подходили чередой со своими кружками, молча и сумрачно, как за причастием. Не было ни возгласов, ни смеха. Бренчал черпак, хрустел под ногами тонкий ледок… Мужу она наливала последнему и, не глядя ни на кого, уходила в дом.

Бережно, словно боясь расплескать драгоценную жидкость, едва покрывавшую дно большущей кружки, Лука удалялся к палисаду и, зажмурив глаза, строго и торжественно высасывал свою порцию. Остальные пили тут же, возле крыльца.

Баранову Серафима кипятила чай. Диковатая женщина неприметно стала домоправительницей в обширных пустых палатах. Александр Андреевич отдал ей все ключи, кроме лабазных, поручил выдавать ром, следить за домом.

— Еще чего? — бледнея и ухмыляясь, спросил Лещинский, когда Лука с гордостью перечислил новые обязанности своей супруги.

Промышленный сперва не понял, а потом умолк и, открыв рот, долго моргал веснушчатыми короткими веками.

После отъезда Кускова Лещинский рассчитывал, что Баранов сделает его своим помощником. Правитель промолчал. Лещинский перенес обиду, не напоминал об этом ни словом, однако надежды не потерял. Покорный и почтительный, взыскательный и строгий, он выполнял все поручения точно, быстро, не расспрашивая, не споря. Лишь изредка, в стороне, незаметно, будто совсем ненароком ронял среди промышленников слово, смешок, задавал почти невинный вопрос. А потом докладывал правителю о настроениях в крепости.

Голод и цинга работ не остановили. Правитель вставал до рассвета, всегда в одно и то же время, разгребал в камине золу, грел оставшийся с вечера чай. Напившись теплой воды с маленьким огрызком леденца, неторопливо одевался, выходил во двор. Сперва проверял посты, осматривал пушки, слушал рапорт караульного начальника обо всем, что случилось в крепости за ночь. Низенький, в длинном ватном кафтане, бобровом картузе, чуть горбясь, обходил он палисады.

На работу выходили в любую погоду, людей распределял сам Баранов. Блокшивы и укрепления были закончены, на церкви осталось настелить крышу, но церковь правитель пока оставил, всех здоровых людей назначал только в два места: достроить редут «Св. Духа» — самый крайний пост владений у дальнего озера — и на закладку школы для мальчиков-туземцев. О ней мечтал еще в Уналашке много лет назад.

— Образованию умов способствовать должны. Великие выгоды государству, поспешающему в науках… Дикие переймут наши науки, искусства и лучшие помыслы не через мушкеты и сабли, а через своих детей, — говорил он еще Лисянскому.

Позже вместе с Резановым размышлял о тлинкитском и алеутском словарях, о проповедях и беседах на местном наречии.

Думал тогда о Павле…

Правитель сам чертил план будущей школы и даже не показал его Гедеону. Монах перекочевал теперь на постройку нового форта и почти не заглядывал в крепость. Там в землянке и жил. Только один раз, когда срубленное дерево раздробило ноги промышленному, Гедеон притащил его на плечах в Ново-Архангельск, помолился возле заколоченной церкви, взял у Серафимы иголку и ушел. Неуклюжий, всклокоченный, в обтрепанной порыжевшей рясе.

В крепости содержались под стражей пятеро индейских воинов. Они средь белого дня хотели поджечь палисады, но были схвачены наружным караулом. Двое погибли в стычке, остальных Баранов держал как заложников. Между ними находился, как видно, и близкий родственник вождя. Старше других, с шрамом через всю левую щеку и лоб, так, что бровь была разрублена надвое, длинноволосый, в боевой лосиной одежде, он сидел в темном углу лабаза, смотрел на кусочек серого неба, видневшегося в узкую щель продушины.