Великий охотник Микас Пупкус

А что за воздух здесь был! Прозрачный, чистый, душистый от множества цветущих трав. Уселись обедать. После обеда разбили лагерь и только на следующий день начали штурм вершины. Орлы, учуяв в своих владениях людей, всполошились, пронзительно кричали, верещали, как ярмарочные свистульки, описывали вокруг нас вираж за виражом.

На отвесной, нависшей над бездной скале мы приметили гнездо. Добраться до него можно было только сверху, спустившись с вершины другой, еще более высокой скалы. Ничего не попишешь, взобрались на нее. Звероловы обвязали меня веревками поперек пояса и стали опускать. А между тем из гнезда поднялась орлица, гневно заклекотала и кинулась на меня. Ох, и досталось же мне. Она драла когтями шубу, рвала мех клювом, только клочья летели из медвежьей шкуры, и ветер уносил их, будто снежные хлопья. Я защищался, как мог, пока кое-как отбился от хищницы и прочно утвердился на выступе скалы.

В гнезде лежали два пестрых яйца. Одно я сунул за пазуху, второе обложил поплотнее пухом, чтоб не остыло, и подал знак тянуть меня наверх. Не успел я повиснуть на веревке, как что-то просвистело возле самого моего уха и с грохотом ударилось о скалу, отскочило и рухнуло в пропасть. Я вертел головой во все стороны, но ничего не заметил. И только когда орел снова ухватил когтистой лапой здоровенный камень, поднялся надо мной и стал описывать круги, примериваясь, как половчее кинуть, я сообразил, что это за бомбы свистят возле моей головы...

Тянули меня звероловы и натужась и напружась, как мешок с мякиной, и наконец втащили на вершину. Но и здесь мы не были в безопасности, поэтому поспешили вернуться в лагерь и укрыться от преследования в палатках.

Перевел я дух и занялся орлиным яйцом: осмотрел со всех сторон, приложил к уху, послушал, поставил против солнца, посмотрел через кулак и понял, что оно высижено, недолго осталось дожидаться птенца. Махнул я рукой звероловам, айда, мол, и заспешил домой. По дороге набрал сухой травы-полевицы, мягкого мха, сплел гнездышко, выпросил у охотников курицу, которую они всегда носили как приманку для лисиц, и посадил ее на яйцо.

- А как мы без пеструшки будем лис ловить? - спросил у старшего зверолова средний, самый скупой.

- Не хнычь, куропатку вместо курицы приспособим, - ответил старший.

Я торопливо распрощался и тронулся в путь. Ехал, не скучал: все смотрел, как довольная курица мостится, укладывает яйцо и квохчет.

"Знала бы ты, квочка, - подумал, - на каком яйце сидишь, перья бы у тебя дыбом встали, небось, не кудахтала бы, как заботливая мамаша, а со всех крыльев кинулась наутек".

Так и ехали. Я трясся на коняге, курица - на орлином яйце, за нами трусил медвежонок, а позади, поджав хвост, тащился Чюпкус.

И вдруг вижу - две лисицы присели на задние лапы друг перед дружкой и выламываются, то ли танцуют, то ли топчутся, кривляются взапуски, так, что вороны со смеху покатываются. А лисы стараются: то вышагивают плавно и торжественно, то лихо подпрыгивают на двух лапах, то носами друг в дружку тычутся обнявшись, потом снова начинают строить рожи - ну, чисто обезьяны перед зеркалом.

Я сразу смекнул, в чем дело: лисы танцуют свой свадебный танец. Сообразить-то сообразил, да не подумал, что гости на свадьбе любят угощаться. Короче говоря, разинул я рот, засмотрелся и не заметил, как лисицына подружка у меня за спиной курицу - цап! - стащила и юркнула с нею в кусты. Когда мы с Чюпкусом опомнились, курицы и след простыл.

Что делать? То ли вороватую лису догонять, то ли самому на орлиное яйцо садиться. Хорошо еще, что поблизости оказалось залитое водой урочище. Добрых два часа мы с Чюпкусом старались, пока поймали утку-крякву и приспособили вместо курицы яйцо высиживать.

Еду дальше, а на душе неспокойно: "Может, остыло, может, все труды насмарку?"

Тревожусь, но с Чюпкусом заговорить не осмеливаюсь, глаз с гнезда не спускаю, как бы еще какая кумушка не подкралась. Сцапает утку, ищи тогда ветра в поле...

Так в тревоге да заботе добрался я до бочки, залез внутрь и уснул. И на беду забыл поплотнее притворить оконце. Проснулся утром, а Чюпкус вокруг бочки носится, лает-заливается, будто ко мне под матрац кто чужой забрался. Протер я глаза и обомлел: лежит в гнезде яйцо голое, миска перед гнездом перевернута, утиные перья ветер носит, а на полу дохлая лиса валяется, язык из пасти вывалился, и не дышит.

- Поделом тебе, хищница ненасытная, - рассердился я, схватил лису за хвост и вышвырнул наружу. А сам уселся нож точить. Обдеру, думаю, с лисы шкуру, шапку себе знатную сошью.

Вышел из бочки, глядь туда, глядь сюда, а лису поминай как звали. Стукнул я себя по лбу: провела, обхитрила меня лукавая, как маленького вокруг пальца обвела. Сожрала она утку, бока раздулись, и не смогла лиса протиснуться в окошко. Вот и прикинулась мертвой, дожидалась, пока я собственными руками вызволю ее из неволи.